Всю дорогу, пока добирался домой, Моисей Наумович, чертыхаясь, злился на самого себя. Всё ведь в подробностях уже было описано у Рубинштейна: и то, почему стеречь жертву следовало при входе, а не при выходе, и всё прочее важное в деле расчёта с врагом. Он же, бездарный дилетант, заведя себя в идиотические дебри, только путает свой же собственный план, не умея расставить элементарные ударения в нужных точках. Итак, оставался вечер. Или, что тоже возможно и, более того, делало операцию безопасней, – следить за Изрядновым не во дворе дома, а у студийной проходной, откуда, взяв низкий старт, далее проводить его до дому и войти в подъезд вместе с ним. Да, так было вернее. У Моисея даже чуть поднялось настроение. Впрочем, тут же опомнившись и ужаснувшись тому, из-за чего оно поднялось, он заметно скис. И уже когда входил к себе на Каляевку, ощутил практически полный упадок сил.
В доме было тихо. Тёща, судя по всему, была с Гарькой или прилегла, утомлённая заботой о маленьком. Веры, как всегда, не было – в её супружеской биографии уже давно имелась отдельная от Каляевки жизнь, куда ход Дворкину был заказан, как, впрочем, не имелось к тому и особой нужды. Он зашёл к себе и первым делом проверил ствол. Наган, завёрнутый в ту же бархотку, по-прежнему лежал в нижнем ящике письменного стола. Моисей взвесил его в руке и через распахнутую настежь форточку тщательно прицелился в далёкого воробья за окном. Затем машинально спустил курок. Раздался выстрел, сизый дым заволок пространство над столом, запахло пороховой гарью. Выпущенная Дворкиным пуля, не задев на своём пути ничего вещественного, улетела в пустую неизвестность, лишний раз напомнив Моисею Наумовичу о том, что ему, теперь уже абсолютно клинически законченному идиоту, не то что убийство живого человека, а элементарного хранения боевого предмета доверить совершенно невозможно. Анастасия Григорьевна ворвалась в кабинет сразу после того, как он, всё ещё пребывая в полной растерянности, успел-таки сунуть револьвер в незакрытый ящик и задвинуть его ногой.
– Что? – вскричала влетевшая княгиня. – Что это было, Моисей? Кто стрелял?
– Успокойтесь, Анастасия Григорьевна, – стараясь оставаться как можно более спокойным, отозвался Дворкин, – всего лишь неудачный опыт. Всё в порядке, идите к себе, вас ждёт Гарольд.
Та принюхалась и подозрительно глянула на зятя:
– А почему дым?
– Ничего не известно, – помотал головой Моисей, переключая разговор на актуальное. – Скорей всего, они никого никогда не отыщут: впрямую не сказали, но дали понять.
Княгиня кивнула понимающе и угрюмо.
– Кто бы сомневался. Права была Верочка, ох как права… – Она развернулась и медленно двинулась на выход. В дверях оглянулась, бросив напоследок: – Ничего, они ещё ответят за всё. Бог всё видит, Бог не даст им вольницы, а то, понимаешь, хотят – убивают, хотят – милуют, а хотят… – Так ничего больше и не придумав, тёща побрела к Рубинштейнам.
– Ответят! – крикнул ей вдогонку Моисей. – Даже не сомневайтесь: кому положено, за всё обязательно ответит, Анастасия Григорьевна!
За вычетом этой, выпущенной сдуру, оставалось ещё две пули, и их, если распорядиться остатком наследства грамотно, должно было хватить: первая – в сердце, вторая, главная, – в голову. В лоб. И никакая недобрая мысль о таком деянии уже не могла осквернить ноосферу. Месть была законной и необходимой, как в Талмуде.
Вернувшаяся ближе к вечеру Вера Андреевна вместе с пол-литровой банкой сёмужьей икры принесла известие. Сказала:
– Есть адреса, можно смотреть, я им сегодня звонила. – И, не дожидаясь вопросов родни, распределила предстоящую жизнь как по нотам: – Мам, едешь в изолированную двушку на Четвёртый Вятский переулок. Моисей – на улицу Вишневского, тоже в две изолированные, как мы и ждали: это в том же районе, но чуть дальше. Я – тоже на Вишневского, в однушку, как разведёнка. Всё – по максимальному варианту, если без Лёки. Они, как про Лёку узнали, так тут же всё переиграли, сволочи.
– И когда же ехать? – раздумчиво справился Дворкин, всё ещё перебирая в голове цепь шагов по отстранению от жизни Изряднова.
– Сказали, можно уже недели через две, если отсмотрим и согласимся до субботы.
– И когда смотреть? – снова чуть рассеянно спросил Моисей.
– Ну как… – Вера Андреевна на мгновение задумалась. – Ты свою когда хочешь, а мы мамину и мою – как решим.
– Ну а съезжаться когда? – продолжал тянуть свою заунывную пытку глава семьи, адресуя очередной раздражительный вопрос к деятельной супруге.
– Там решим, – отмахнулась та, – нам важней мамину утвердить, а с этими картина другая.
– Так куда Гарька едет, я не понял? – Дворкин вспомнил вдруг, что внук его Гарри до этого дня так и оставался вне каких-либо планов, обсуждаемых в его присутствии.
– С мамой он будет, с мамой, разве ж не ясно? – удивилась супруга. – Мы же работаем, куда ж его теперь, не на работу же с собой возить?
– Хорошо, а прописан?
– К маме и пропишем, а то как ей двушку утвердят без третьего прописанта?
– Нет, – не согласился Моисей Наумович, – так не должно быть. Гарик мой внук, и жить он будет со мной. С родными бабушкой и дедушкой, я имею в виду. Съедемся в трёхкомнатную, места всем хватит. А выгадывать площадь за счёт ребёнка – это последнее дело, я, простите, не согласен.
– Опомнись, Моисей. – Теперь уже Вера смотрела на мужа как на диагностически подтверждённого полоумного. – Совсем разума лишился? Отказаться от лишней комнаты ради того, чтобы ублаготворить эту твою идиотскую глупость? Согласиться на откровенный вздор, который ты тут сейчас несёшь? Или, может, к себе Гарика заберёшь, нянькой на старости лет сделаешься? Кафедру забросишь свою, от аспирантов этих нескончаемых и прочих диссертантов откажешься? Или лекции читать перестанешь по кручению и изгибу?
– Только до тех пор, пока не съедемся, – неожиданно твёрдым голосом заявил Моисей. – Это наш с тобой долг, Вера, перед Лёкой. Наш сын этого бы хотел, я это верно знаю, никакие иные варианты больше не рассматриваются. И это моё последнее слово. И вообще, я собираюсь оформить опекунство над ребёнком, и потому, при наличии родного дедушки в качестве опекуна, его в любом случае к Анастасии Григорьевне, прабабке, не пропишут. Это понятно? – сказал и посмотрел на них так, чтобы надёжно дошло до обеих, кто тут Прагу брал.
Пауза, что возникла после слов Моисея Дворкина, стояла недолго. Княгиня, от изумления чуть приоткрывшая рот, какое-то время оставалась в том же положении, примеряя на себя новую роль окончательной пешки на поле внезапно открывшихся семейных баталий. Вера Андреевна, взявшая короткий тайм-аут скорей машинально, нежели по взвешенному расчёту, сумела за то же время прикинуть возможные ходы и выходы и в кратчайший срок определилась. Такая спонтанно возникшая ситуация более чем подходила для выявления намерений сторон. Тем более что теперь уже вина, как бы перенесённая на мужа, сбрасывалась с предательских женских плеч так, словно некий даровой выручальщик между делом просто взял и сдул её жидковатым потоком обманного ветра.
– Да и чёрт с тобой! – резко выкрикнула вдруг Верочка. – Делай, как считаешь нужным! Только имей в виду, что никакого съезда у нас с тобой не будет. Каждый получил, чего хотел, и на этом давай мы поставим точку. Иди, получай ордер и езжай на свою площадь. А мы – на свою. И живи дальше, как тебе заблагорассудится.
Говоря эти слова, она, разумеется, понимала, что Моисей прав по всем статьям: что Гарьку к прабабке не пропишут и опекунства не дадут, коли имеется ближняя родня, и что сама она его тоже не возьмёт, потому как не позволит ей того кормилец Бабасян. А ещё была злость на никудышного мужа, в пиковый момент проявившего нежданную принципиальность и тем самым лишившего мать комнаты. И на хрена тогда, спрашивается, маме этот грузчик, брак с которым теперь уже никак не натягивает на двушку, а лишь добавляет геморроя и неоправданных расходов. К тому же на могилку к сыну не сходишь: нет её и не будет, и даже поплакать, если вдруг понадобится, не с кем и не перед кем.
– Что ж, – чуть подумав, подал голос Моисей Наумович, – думаю, я понял тебя, Вера. Более того, полагаю, ты во всём права. И, если честно, я совершенно не жалею о прожитых с тобой годах, потому что хорошего между нами было много больше, чем дурного и пустого – того самого, что образовалось за последние годы. И я не держу в сердце зла, я просто отпускаю тебя в ту жизнь, которую ты для себя избрала. А насчёт Гарьки не беспокойся, ещё не знаю как, но я сумею о нём позаботиться и вывести в люди. Вам же обеим дверь в моём доме всегда открыта: внук – ни при чём, вы по-прежнему родные ему люди, бабушка и прабабка.
