– Андрей Евгеньевич, да что с вами? Вы мне ногу отдавили, идете, как сомнамбула. Больно, между прочим, теперь вот буду инвалидом по вашей милости. – Кумарин сделал несколько шагов, нарочно прихрамывая.
– Простите, Всеволод Сергеевич, я не нарочно. – Григорьев совсем растерялся и расстроился.
– Еще не хватало, чтобы вы это сделали нарочно! – Кумарин покачал головой. – Ну и видок у вас!
Григорьев повернулся к зеркалу, потрогал двухдневную седую щетину, пригладил волосы.
– Да, действительно, краше в гроб кладут.
– Пойдемте выпьем.
Кумарин развернулся и направился к бару. Григорьев едва поспевал за ним.
– Всеволод Сергеевич! Вы хромать забыли.
Кумарин только хмыкнул в ответ. Они уселись за крайний столик. В баре было пусто, тихо играл старый джаз. Звезда времен Второй мировой войны Пегги Ли пела нежный, давно забытый шлягер «Я так мало знаю о тебе». Григорьев прикрыл глаза, стал подпевать про себя, едва заметно шевеля губами, слегка покачивая головой в такт музыке. Кумарин заказал коньяк.
– Что же произошло в последний момент? – спросил он, когда кончилась песня.
– А? – Григорьев растерянно моргнул.
– Когда вы отдавили мне ногу, вы сказали: «Я до последнего момента был уверен, что это он», – напомнил Кумарин.
– Рейч не нашел ни одного снимка. Негативы тоже пропали. Никаких следов взлома, ничего. Трех альбомов и двух коробок с негативами просто не оказалось в сейфе. Он готов был показать, продать. Но все исчезло, включая фотографии девяностых. Рейч был в шоке, у него чуть не случился сердечный приступ. Я даже хотел вызвать ему «скорую».
– То есть все выглядело вполне натурально? – уточнил Кумарин.
– Ну да, да. Либо он гениальный актер, либо я полный идиот. Я кое-как успокоил его, стал спрашивать подробно, что именно пропало. Я хотел его проверить. Дело в том, что я знал совершенно точно: снимок, из-за которого Макмерфи сейчас в отпуске, был именно у Рейча. Он приобрел его в девяносто восьмом, у некоего Карима. —Григорьев хлебнул коньяку, немного успокоился. – Этот Карим был главной и единственной нашей зацепкой.
– Вы мне о нем не рассказывали, – нахмурился Кумарин.
– Не успел, – Григорьев кивнул барменше и попросил сделать ему большую чашку чаю с мятой и ромашкой. – Карим – вполне добропорядочный гражданин США арабского происхождения, – сказал он, когда девушка отошла, – сотрудник крупной фармацевтической фирмы. Хозяин виллы, на которой Макмерфи встречался с бандитами. Коллекционер. Собирал личные вещи знаменитых злодеев.
– Интересное хобби, – заметил Кумарин, – даже интересней, чем у Рейча. Он хотя бы изучает историю.
– Я видел кое-что из его коллекции. Например, расческу Чикатило, грязный носок молодого Сталина. До сих пор пованивает.
– Вы издеваетесь?
– Ничуть. Лет пятнадцать назад он специально летал в Россию, в Ростов-на-Дону за расческой и в Туруханский край за носком. С середины девяностых Карим через Интернет активно общался с Рейчем, хотел купить у него чуть ли не всю его коллекцию. Рейч навел о нем справки и предложил обмен. Встреча Макмерфи с египетским доктором Абу-Бакром и чеченским полевым командиром Хасановым была заснята по инициативе Абу-Бакра. Хозяин виллы отпечатал несколько кадров, привез Рейчу и получил за это бритвенный прибор, принадлежавший Геббельсу. Собственно, этот прибор окончательно убедил руководство отправить меня в гости к Рейчу. Редкий экспонат Обнаружили при обыске на вилле Карима, упакованный в стеклянный сундучок, снабженный биркой с пояснениями, как и все прочие экспонаты. Самого Карима нашли мертвым. Только тогда и стало известно о его странном хобби.
– Наверное, к нему явился Сталин за носком.
– Или упыриха Майнхофф за своей пудреницей. А может, все злодеи сразу. В общем, он повесился в ванной. Самое неприятное, что никто из нашего департамента не успел с ним до этого побеседовать. Негативы той съемки скорее всего остались у Абу-Бакра.
– Так, может, это вообще работа Абу-Бакра, от начала до конца?
– Ему это ни к чему. Хлопот много, выгоды никакой. Снимков афганского периода у него не было, во Франкфурт он не летал, ни он, ни его люди в дом Рейча не приходили. Ограбление исключено.
– Ну тогда надо трясти голубую фею мужского пола, – пожал плечами Кумарин, – тут возможны три варианта: он сам провернул все это, либо продал кому-то, либо просто проворонил, оставил случайного гостя наедине с коллекцией.
– Совершенно справедливо, – кивнул Андрей Евгеньевич, – но когда я очень мягко высказал последнее из этих трех предположений, Генрих впал в ярость. Случайных гостей у них в доме не бывает. Без него Рики в голову не пришло бы залезать в сейф, показывать кому-то альбомы. А в его присутствии вынести их из дома незаметно просто невозможно.
– Ну хорошо, он помнит, кому в последнее время показывал снимки?
– Отлично помнит. Никому.
– А с Рики вы пытались обсуждать это?
– Пока нет. Завтра днем они оба отправляются в Ниццу. Боюсь, мне придется тоже туда слетать. Мы не договорили.
– Боитесь? – Кумарин засмеялся, так громко, что стали оборачиваться официанты и повар высунулся из дверного проема.
– Дней на пять, может, на неделю, – добавил Григорьев, немного смущенно, не понимая, что сказал смешного.
– Боится он, – фыркнул Кумарин сквозь смех, – совсем вы очумели, Андрей Евгеньевич. Любой нормальный человек на вашем месте радовался бы. Французская Ривьера, море, горы, красота немыслимая, лучшие в мире рыбные рестораны, вина, чудесные отели. Народу, правда, много. Конец августа. Кстати, вы номер себе уже забронировали?
– Нет. Рейч со своим мальчиком будут жить в Вильфранш, это маленький городок, в двадцати минутах езды от Ниццы.
– Изумительное место. Но там всего четыре отеля, вы знаете об этом?
– Понятия не имею. Рейч сказал, что они будут жить в отеле «Марго».
– А где собираетесь жить вы?
– Пока не знаю. Я как раз хотел завтра утром, после завтрака, зайти в ближайшее турагенство.
Григорьеву принесли чашку чая с ромашкой и мятой. У барменши блестела серьга в ноздре, фальшивый бриллиант. Она улыбнулась, покосившись на смеющегося Кумарина и подмигнула Григорьеву, в прошлый раз он дал ей щедрые чаевые.
– Ладно, – вздохнул Кумарин, отсмеявшись, – расслабьтесь. Я все равно туда собирался, неделей раньше, неделей позже, не важно. Полетим вместе. У меня, как у всякого нормального российского олигарха, есть вилла на Лазурном побережье, как раз неподалеку от Вильфранш. Слушайте, вы бы хоть спасибо сказали. Я приглашаю вас в гости.
– Спасибо, —Григорьев принужденно улыбнулся, – но я должен поставить в известность Макмерфи, и не только его.
– Ставьте, ставьте на здоровье. Никто вам слова не скажет. Мы теперь союзники. Да, а как же колечко Магды Геббельс? Может быть, вы зря пренебрегли этим предложением? Вдруг оно принесло бы Маше удачу?
– Отстаньте, – махнул рукой Григорьев, – я пошел спать.
* * *
– Понимаете, мы с ее мамой, с моей дочерью, не разговариваем десять лет, с тех пор, как умерла ее мать, моя бывшая жена, – всхлипывая, объяснял режиссер Дмитриев.
Он вцепился в Машину руку просто потому, что она оказалась рядом. Он был растерян и подавлен, не успел запомнить номер телефона, продиктованный в криминальных новостях, обратился к девушке администратору, но она отмахнулась и убежала. Пора было идти в студию, начиналась передача, прямой эфир, и никто не интересовался несчастным стариком, который, ко всему прочему, осип от волнения и мог говорить только шепотом.
– Маша, ну что же вы? – Рязанцев оглянулся у выхода.
– Да, сейчас, – кивнула она, но руку не отняла и не двинулась с места.
Вова Приз тоже застыл в дверях, рядом с Рязанцевым, теребил свой мобильный и не спускал глаз с Дмитриева.
– Володя, Евгений Николаевич, пожалуйста, быстрей, уже кончается реклама, через минуту мы в эфире, – режиссер вытеснил их из гостиной, увлек за собой в студию.
– Вы идете или нет? – раздраженно обратился к Маше и Дмитриеву второй администратор.
– Нет! Извините! – неожиданно для себя выпалила Маша.
Она не могла оставить старика в таком состоянии. Он, бедный, протрезвел, вспотел и трясся.
– Я видел ее в последний раз на выпускном вечере. Видел, но не подошел, спрятался в толпе родителей, темные очки напялил, кепку до бровей, старый дурак. Я даже не знаю, поступила ли она в университет. Изредка я звонил им, говорил с Васюшей. Если подходила Ольга, клал трубку. Она собиралась на филфак. Я предлагал ей идти во ВГИК. У меня остались связи… Господи, что же мне делать?
– Ехать в больницу, – тихо сказала Маша.
– А? Да, правда. Но только надо вызвать такси. Или попросить кого-то, – он беспомощно оглядел пустую гостиную, встретился глазами с Машей, – я уже год не сажусь за руль, у меня бывают сильные головокружения.
