смогу издать книгу в этом году, мне не удастся собрать средства на содержание Элдерли зимой… и мы не сможем позволить себе такую роскошь, как фаэтоны и поездка в Париж.
– Каролина говорила, что, если она закончит роман этим летом, ей придется отправиться за границу, – припомнила Элиза. – Чтобы скрыться от скандала, который последует за изданием.
– Да, за границу, – ответил Мелвилл, потирая лоб. – Но было бы лучше, если бы мы отправились в какую-то менее дорогую страну.
Мы?
– Вы поедете с ней? – спросила Элиза.
Это не должно было ее удивить, поскольку брат и сестра наверняка всегда путешествовали вместе, но открытие ее обескуражило.
Мелвилл запустил пальцы в волосы.
– Сплетни обо мне не стихают, а лишь растут. Не думаю, что Англия останется приятным местом для жизни, если я не только превращусь в парию, но и разорюсь.
– Это несправедливо, – прошептала Элиза.
В самом деле, если вспомнить все нарушения приличий, которые позволил себе Байрон, прежде чем покинуть страну: многочисленные любовные интрижки, публичные выходки и промашки, ставший последней каплей развод, – в сравнении с этим единственная оплошность, допущенная Мелвиллом, меркла.
– Лучше оставить эту тему, – сказал Мелвилл. – Вряд ли можно что-то изменить.
– Я могла бы стать вашей покровительницей, – предложила Элиза, поддавшись порыву. – Вы знаете, я богата.
– Эти сведения достигли моих ушей, – откликнулся Мелвилл с печальной улыбкой. – Однако, несмотря на доброту вашего предложения, вынужден его отклонить.
– Почему? Возможно, я мало что понимаю в этих вопросах, но наверняка сумею разобраться.
– Не сомневаюсь, вы исполнили бы эту роль великолепно, – согласился Мелвилл. – Но я не могу принять от вас деньги. Гордость не позволяет, сколько бы ее у меня ни осталось.
– Какая скука! – пропела Элиза как можно более легкомысленно.
– Не более чем.
– Однако, – задумчиво произнесла она, – если портрет примут на выставку, это поспособствует вашей славе. И возможно, тогда вам будет легче найти нового покровителя!
– Возможно…
Кажется, подобная перспектива Мелвилла не воодушевила.
– Но обдумали ли вы как следует, миледи, чем для вас может обернуться подобный выход на публику? Конечно, мы выставим портрет анонимно, но общество чрезвычайно заинтересуется личностью портретиста.
– Обдумала, – тихо сказала Элиза. – Это была моя идея. Я хочу этого уже очень давно.
Мелвилл кивнул. Они помолчали. Музыка стихла, танцующие остановились и зааплодировали музыкантам.
– Как же я утомилась смотреть… – сказала Элиза, наблюдая за ними.
Мелвилл сделал вдох, потом одним глотком осушил бокал и с решительным стуком поставил его на каминную полку.
– В таком случае, – сказал он, протягивая Элизе руку, – предлагаю это исправить.
– Не глупите, – ответила Элиза, хлопая его веером по руке и осматриваясь вокруг в поисках возможных соглядатаев.
– Почему нет?
– Потому что я должна оплакивать покойного мужа.
– Не думаю, что вы оплакивали его хоть секунду.
– Все считают, что должна.
Он снова предложил руку. За его спиной пары выходили на середину комнаты, готовясь к следующему танцу. Ожидался вальс.
– Прекратите, милорд. Это настолько противоречит традициям, что почти приравнивается к нарушению закона, – сказала Элиза, отворачиваясь, чтобы создать впечатление, что она не видела его жеста.
– И в чем смысл традиций, как не в том, чтобы их попирать? – провозгласил Мелвилл. – В чем смысл законов, как не в том, чтобы их нарушать?
Элиза рассмеялась. Мелвилл поднял руку выше. В его темных глазах был вызов – дерзкий, искусительный, – а еще уверенность. Казалось, он ни на мгновение не усомнился, что она достаточно отважна, чтобы принять этот вызов. И, словно во сне, Элиза вложила пальцы в его ладонь. В отличие от того случая в салоне, сейчас оба были в перчатках, но даже через ткань Элиза ощутила тепло – и твердость – его руки. Окинув быстрым взглядом гостиную, чтобы убедиться, что никто за ними не наблюдает, граф подтолкнул спутницу, она сделала шаг назад, и они очутились на террасе.
– Что вы намерены… – начала Элиза.
На террасе фонарики не горели – леди Хёрли резонно предположила, что в переменчивый весенний вечер никто не осмелится выйти во двор, – но сквозь оконный проем струилось достаточно света, чтобы Элиза и Мелвилл могли видеть друг друга, оставаясь не замеченными для находившихся внутри.
Заиграла музыка, первые, вступительные такты. Ее было слышно с террасы так же отчетливо, как внутри гостиной. Мелвилл прижал палец к губам, затем поклонился. Элиза, наконец догадавшись о его намерениях, приподняла юбки и сделала реверанс. Ее губы сами собой растянулись в улыбке. Когда джентльмены внутри приблизились к своим партнершам, Мелвилл сделал то же самое одним скользящим шагом. Пространство между ними сократилось до толщины волоска. Оказавшись к нему так близко, Элиза вдруг увидела то, чего не замечала раньше, – золотистые искорки в темно-карих радужках его глаз.
Скрипки заиграли в полную силу. Одной рукой Мелвилл обвил ее талию, прижимая ближе, левой поднял ее правую руку. Они еще не двинулись с места, а Элизе уже не хватало дыхания. И вот они закружились вместе. Мелвилл танцевал прекрасно – неудивительно, ей стоило бы догадаться. Он был из тех танцоров, кто, казалось, совсем не задумывается о шагах, словно танец естественен для него, как ходьба, просто так сложилось, что сейчас ему подыгрывала музыка. Элиза почти не видела своих ступней в темноте, и ей оставалось лишь следовать нажиму его руки на своей спине в уверенности, что он не отпустит ее, не позволит сбиться. Она рассмеялась – запыхавшаяся, ликующая – и ощутила дуновение его ответного смеха на своей шее. Они вращались все быстрее и быстрее, у обоих кружились головы, и никогда прежде Элиза не чувствовала себя столь чудесно безответственной, столь безудержной и легкой.
Она не заметила момента, когда смех прекратился. Не заметила момента, когда поняла, что задыхается уже не от стремительных па, а… от чего-то иного. Наверное, это произошло в то мгновение, когда Мелвилл обхватил ее еще крепче, прижал к себе еще теснее. В то мгновение, когда он переплел ее пальцы со своими, – и непонятно почему в их головокружительный, беззаботный танец внезапно проникли ноты отчаяния.
Они не остановились, пока в воздухе не затих отзвук последней скрипки, и даже тогда не разомкнули объятия, замерли неподвижно, спаянные воедино, не отрывая глаз друг от друга. Элиза не понимала, что означает выражение лица Мелвилла. После стольких часов, проведенных за изучением его мимики, она полагала, что ей знакомы все оттенки его чувств… но никогда прежде она не видела его таким, как сейчас.
Молча, медленно, постепенно они отстранились друг от друга. Мелвилл поклонился Элизе очень низко. В тишине, которую оставила за собой музыка, слышалось лишь их учащенное дыхание, и
