— Ты недовольна?
— А почему мне быть довольной? Мне предложили играть важную роль. Но спектакль отменили.
Я сделал усилие, чтобы голос не звучал сухо:
— Отложили, а не отменили. Наберись терпения, Елена. Гамов не бросает слов на ветер.
6
«Декларацию о мире» наши враги обнародовали, когда над Аданом прогремела первая весенняя гроза — естественная гроза, а не старания Штупы. Я читал «Декларацию», поражённый и недоумевающий. Какой-то древний писатель заметил, что хитрость — это ум глупого человека, а лукавство — хитрость умного. Так вот, в «Декларации о мире» не было и попытки лукавства, а была одна хитрость, к тому же неумело скроенная. Амин Аментола всё же казался мне умней. Правда, ему были свойственны и высокомерие, и наглость, когда он чувствовал удачу. Словно схватил бога за бороду, издевался над ним Леонард Бернулли. «Декларация о мире», составленная из трёх разделов, была написана так, словно Кортезия уже торжествовала победу. В первом разделе говорились хорошие слова о значении Латании в современном мире и о той огромной роли, какую ещё сыграет Латания, когда сложит оружие и вступит в братство с державами, ныне с ней воюющими. И это была та хитрость, что создаётся умом неумного человека. Хорошие слова о Латании не прикрывали требования: быть ей отныне придатком к руководительнице мира Кортезии. Зловещую тень отбрасывала каждая строка декларации!
Во втором разделе Латанию обвиняли, что она организовала войну, и требовали, чтобы её новое правительство признало свою ответственность за страдания от её агрессии.
Амин Аментола выдвигал ещё одно условие: правительство Латании должно освободиться от трёх своих членов — диктатора Алексея Гамова, председателя Чёрного суда Аркадия Гонсалеса и министра внешних сношений Джона Вудворта. Что до остальных правителей Латании, то их судьбу решат сами латаны — авторы «Декларации» убеждены, что великий народ Латании каждому воздаст в меру его заслуг и преступлений.
«Мир в мире невозможен без урегулирования политических, идеологических, экономических и территориальных разногласий» — так завершалась «Декларация о мире».
Ко мне вошёл Прищепа. Наедине мы разговаривали с прежней дружеской простотой.
— Твоё мнение, Андрей?
— Какие глупцы! Выискивали только то, что делает мирные переговоры невозможными. Если это дипломатия, то что называется идиотизмом?
— Тебя не упоминают в декларации. «Остальным членам правительства народ должен воздать в меру их заслуг и преступлений»! Гамова, Гонсалеса и Вудворта сразу отвергают, признавая за ними одни преступления. А вместо них — тех, у кого и заслуги. Очевидно — тебя.
— Пожалуй, ты прав. Ты уже видел Гамова?
— Он согласен, что скрытый смысл декларации — стимулирование твоей борьбы с ним. Он созывает Ядро. Хочу с тобой посовещаться.
— Почему не вместе с Гамовым ?
— Потому, что о нём лично. Меня удивляет его состояние.
— Разгневался? В ярости? Подавлен?
— Трудно найти точные фразы. Всего ближе такая: впал в восторженное состояние.
— Вот уж непохоже на Гамова!
— О чём и речь! Учти это.
— Спасибо. Учту.
Мы пошли к Гамову. Он выглядел необычно — слишком резко двигал руками, глаза слишком блестели, голос звучал слишком громко.
— Мы все здесь единомышленники, — сказал он. — Не будем терять времени на анализ вражеского обращения. Ставлю на обсуждение: как ответим?
— Отвергнуть официальной нотой, — предложил Вудворт и его поддержали Бар, Штупа и Пустовойт.
— Ответить презрительным молчанием, — сказал Пеано и радостно заулыбался. С ним согласились Прищепа и Гонсалес.
— Вы, Семипалов?
— Давайте не играть в прятки, Гамов, — ответил я. — У вас уже имеется готовое решение. Высказывайте его.
— Предлагаю референдум на тему — согласиться с «Декларацией о мире» или отвергнуть её. Помните, я говорил, как мало возможностей точно узнать настроение народа. «Трибуна» высказывает взгляды крайние. Она — голос лишь части народа. Нужны чрезвычайные обстоятельства, чтобы весь народ заговорил открыто и громко. Сегодня наши враги создают чрезвычайные обстоятельства. Мы совершим величайшую ошибку, если не воспользуемся этим.
— А если народ выскажется против нас, Гамов? Или расколется в оценке «Декларации о мире»? Если он будет против, нам надо уйти. А если расколется? На треснутом фундаменте зданий не возводят.
— Выборы будем контролировать мы сами, — сказал Прищепа. — Голоса в урнах можно организовать.
— Нет! — резко сказал Гамов. — Маруцзян организовывал мнения, подтасовывал цифры. Но мы ведём политику честную. Не только для себя, но для народа важно знать, что он думает о нас. Ибо каждый знает, каков он сам, а каковы все, знает ещё меньше, чем знаем мы.
Я подвёл итоги:
— Итак, референдум. Как сформулируем вопросы к народу?
— Предлагаю на голосование четыре вопроса.
И Гамов продиктовал Омару Исиро:
1. Согласны ли вы признать Латанию виновницей агрессивной войны?
2. Одобряете ли вы отставку правительства Гамова?
3. Согласны ли вы после заключения мира выплачивать денежные и товарные репарации странам, с которыми мы ныне воюем?
4. Согласны ли вы удовлетворить территориальные претензии соседних с нами государств?
Ясные вопросы требовали ответов в двоичном коде: «да» — «нет».
— Исиро, как будете проводить референдум? — спросил Гамов.
Мы уже почти полгода работали вместе, но я так и не уяснил себе, что это за человек, наш вечно молчаливый министр информации Омар Исиро. Информация и молчание исключают одно другое, сочетание было типа лёд и пламень, глина и железо, газ и камень. Но были в Исиро, очевидно, какие-то достоинства, если Гамов выбрал этого человека в министры.
— Выполню все те условия общенародных референдумов, какие вы предписали мне два месяца назад, — ответил Исиро — и я отметил про себя многозначительное «два месяца назад».
Распустив Ядро, Гамов позвал меня в маленький кабинет, я как всегда уселся на диванчике.
— Слушаю ваши удивления и сомнения, — сказал Гамов.
— Угадали: и удивления, и сомнения.
— Первое удивление, наверно, по поводу того, что референдум технически подготовлен давно? Мы с Исиро часто размышляли, что неплохо бы прямо обратиться к народу с вопросом о его отношении к войне и к руководителям страны. Враги дают нам такую возможность. Та самая информация методом провокации, которую придумал Бар. Слушаю дальше.
— Мы надеемся, что враги погодят с наступлением до ответа на «Декларацию о мире», но если они начнут раннее наступление, чтобы воздействовать на настроение людей, идущих к урнам?
— Аментола — не глупец. Латаны — народ мужественный, гордый, ценят достоинство своей страны. Наступление до референдума вызовет возмущение. Зачем это врагу? И ведь есть возможность, что население Латании добровольно осудит нас и признает неизбежность нашего поражения. В этом случае Кортезия вообще обойдётся без сражений. Практичные кортезы не будут тратить больших средств там, где можно обойтись малыми. Я опроверг ваши удивления и сомнения?
— Не все. Вы поставили народу четыре вопроса. Мы получим четыре ответа. И они могут оказаться очень разными. На одни большинство ответят «нет», а в других в большинстве могут быть «да». Говорю о вас лично. Что, если на один этот вопрос народ ответит «да»? Вы правитель суровый, Гамов, это не всем нравится. Благополучием родины не пожертвуют, навесить на себя позорную кличку «агрессор» мало кто осмелится. Но почему не пожертвовать одним человеком, если это облегчит замирение? Вы пошли на страшный риск, поставив на референдуме вопрос о себе!
— Больше половины населения проголосует за меня.
— Гамов! Больше половины — это мало! Вы не наследный монарх, даже не Маруцзян, ставший президентом волей большинства на выборах. Маруцзян сказал о нас: «Узурпаторы!» Вы захватили власть, не спрашивая ни у кого, правите жёстко. Ваша власть имеет силу, если вас поддерживает не менее трёх четвертей народа. А если он откажет вам в таком доверии?
Гамов менялся в лице. Павел точно охарактеризовал его состояние — восторженность. Я бы ещё добавил — умиление. Он впал в умилённую восторженность. Он чем-то в себе восторгался, чему-то умилялся — и даже растрогался от умиления своей восторженностью. Глаза его влажно светились, на щеках выступила краска. Всё это было так невероятно, что я не поверил бы своим глазам, если бы не знал, что глаза мои всегда видят верно.
— Вы правы. Половина голосов — катастрофа. Это ещё годилось бы для Маруцзяна, для Аментолы, для Вилькомира Торбы… Их правление — заполнение промежутка истории. Моё правление — перемена хода истории. Я должен опираться на весь народ.
