На планете Ксанаду так оно и было.
Сперва Брилу показалось, что все делается стихийно, как попало. Красивые, неприлично одетые люди снуют взад и вперед без всякого видимого плана, работа, игра, праздность — все у них вперемежку. Но, играя, они проходят по саду, где выросла сорная трава, и на ходу ее выпалывают. Девочки бегают и резвятся как раз возле того места, куда их через минуту позовут сортировать какие-то семена.
Тэнайн пробовал объяснить ему, как это получается:
— Допустим, у нас чего-то не хватает — ну, скажем, стронция. Из-за этой нехватки получается что-то вроде вакуума. Те, кто сейчас свободен, ощущают это и начинают думать о стронции. Ну, тогда они идут и собирают его.
— Но я не видел рудников, — озабоченно сказал Брил. — И потом, как же с транспортировкой? Допустим, нехватка у вас тут, а рудники в другом округе?
— Так больше не бывает. Разумеется, там, где есть залежи, нехватки быть не может. А где нет своих месторождений, там мы обходимся другими средствами, используем иной материал либо добываем тот же стронций без всяких рудников.
— При помощи превращений?
— Это слишком хлопотно. Нет, мы выводим речных моллюсков, у которых панцирь состоит не из углекислого кальция, а из углекислого стронция. И когда нужен стронций, дети собирают ракушки.
Брил видел фабрику одежды — она размещалась частью под навесом, частью в пещере, частью на лесной поляне. Тут же рядом плавали в пруду и загорали на лугу юноши и девушки. Словно бы между делом, они выходили в тень и работали у огромного резервуара, в котором время от времени вскипал, окрашивался яркой зеленью и затем оседал какой-то химический состав. Черный осадок фильтрами поднимали со дна, раскладывали в формы и прессовали.
Как именно действуют прессы, с виду просто крышки этих форм, Брил понять не мог, в Древнем языке не нашлось нужных слов, но за какие-нибудь четыре-пять секунд осадок превращался в те самые камни, из которых делались пояса — правильные, отполированные, и на левой половине пряжки с обратной стороны оттиснуты какие-то цифры, буквы Древнего языка — химическая формула.
— Одно из немногих наших суеверий, — заметил Тэнайн. — Это и есть формула, по которой получаются наши пояса, она доступна даже очень примитивной химической промышленности. Мы хотели бы, чтобы их делали и носили во всей Вселенной. Они — это мы и есть. Надень такой пояс, Брил. И ты станешь одним из нас.
Брил смущенно и презрительно фыркнул и стал смотреть, как двое детей ловко мастерят пояса — играючи, беспечно и легко, через минуту вот так же играючи они начнут плести венки. Скрепив камни друг с другом, ребенок ударяет готовым поясом по тому, которым опоясан сам. На миг вспыхивает холодным ярким пламенем многоцветная радуга. И пояс, окаймленный теперь короткими язычками переливчатого света, бросают в корзину.
А потом Брил впервые увидел, как туземец надел такой пояс, — и это был, пожалуй, единственный случай за все время пребывания на Ксанаду, когда он не скрыл изумления. Юноша-купальщик, весь мокрый, вышел из пруда. Подобрав на берегу пояс, защелкнул его на талии, мигом вверх и вниз хлынуло радужное вещество, — и уже затрепетала у шеи многокрасочная ткань и, сверкая, колышется вокруг бедер.
— Вот видишь, эта одежда живет, — сказал Тэнайн. — Вернее, это не просто неживая материя.
Он подобрал кайму своей туники и проткнул ее пальцами — они прошли насквозь, а ткань, словно вспорхнув, отлетела прочь, целая и невредимая.
— Это не совсем материя, — серьезно продолжал Тэнайн. — Уж извини, на Древнем языке выходит что-то вроде каламбура. Всего ближе для этого в Древнем языке слово эманация. Так или иначе, это вещество по-своему живет. Оно сохраняется… ну, скажем, год или чуть дольше. А потом стоит обмакнуть его в молочную кислоту, и оно восстановится. И один такой пояс может зарядить миллион новых… или миллиард… разве сочтешь, сколько палок может зажечь огонь?
— Но зачем носить такое?
Тэнайн рассмеялся.
— Из скромности…
Он опять рассмеялся.
— Один ученый, который занимается древнейшей историей Земли, веками, когда Солнце еще не стало Сверхновой, приводил мне слова некоего Рудофски: «Скромность — не столь простая добродетель, как честность». Мы носим эту одежду, потому что она согревает нас, когда нам нужно тепло, и порой скрывает наши недостатки — большего не даст и человеческая привязанность.
— Одежда отнюдь не скромная, — чопорно сказал Брил.
— Она скромна ровно настолько, чтобы нас было приятнее видеть одетыми, чем раздетыми. Как еще можно показать людям, что ты скромен?
Брил повернулся спиной и к Тэнайну и этому разговору. Он вообще не слишком хорошо понимал слова и повадки этого человека, а подобные рассуждения либо вовсе не доходили до него, либо сбивали с толку, может быть, и то, и другое сразу.
Про «картон» он все разузнал. На толстой ветви какого-то дерева подвешен был чан с молочно-белой жидкостью — Тэн объяснил, что это подобие клейковины, его дает специально выведенный вид осы, и оно растворено в нуклеиновой кислоте, синтезированной из местного растения. Под чаном — широкий металлический лист и набор подвижных планок. Планки устанавливают точно по нужным размерам и очертаниям будущей пластины, открывают кран, и жидкость заполняет контур. Потом двое ребятишек прокатывают ручной валик по верхнему краю планок. Белое озерко становится светло-коричневым, застывает, и получается плоский прочный лист.
Тэнайн очень старался растолковать Брилу, что это за валик, но Древний язык заодно с невежеством Брила по части техники оказался неодолимым препятствием. Устройство валика было столь же просто, а теория его действия столь же сложна, как, скажем, у транзистора, — пришлось с этим примириться; и так же непонятно осталось, как отличают живое от неживого «канализационные» устройства, похожие на огромные булыжники, и в чем секрет антигравитационных подносов (оказалось, подносы эти надо направлять только к столу, пустые же они возвращаются на кухню сами).
Однако разобраться, в чем секрет жителей Ксанаду, отчего они такие искусные мастера на все руки, Брилу не удавалось. Он уже готов был счесть пустой, невозможной выдумкой то, что померещилось сначала: будто здесь любое умение, доступное одному, тотчас передается всем. Тэнайн пытался объяснить, как это происходит; по крайней мере он отвечал на все вопросы.
Каждый из этих веселых и праздных непосед мог в любую минуту взяться за любое дело, начатое другим, и продолжать его сколько угодно. Кто-нибудь возьмет флейту, начнет наигрывать — и сразу подходят другие, кто с инструментами, а кто и без, и подхватывают мелодию, вот их уже пятьдесят, шестьдесят, и эту музыку потом вспоминаешь как страсть, как бурю, как изнеможение и сон после часа любви.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
