А время было тревожное. Одно за другим поступали сообщения с полей сражения — и все противоречивые. Подобно лишаям на коже, которая не знает мыла, расползались слухи о пожарах, взрывах и бомбардировках. Каджан боялся всего. Если шел на реку купаться, то старался, чтобы его никто не видел. Если его о чем-нибудь спрашивали, отвечал невнятным бормотаньем, сопровождаемым почтительными жестами. Ходил он сутулясь, низко опустив голову.
Вскоре пришло сообщение об освобождении от японцев Сурабайи, а вслед за тем и Джакарты.
Мало-помалу Каджан оправился от страха и даже нашел себе работу — устроился учителем физкультуры в народной школе. Но счастливые времена прошли; теперь он получал мало денег и много проклятий. Ученики его ненавидели. И если последнее не очень-то беспокоило Каджана, то помыслы о деньгах овладели всем его существом. В погоне за ними он набирал все больше уроков, а стало быть, и проклятий.
Прежде чем построить дом, приобретают строительный материал. Так и Каджан, решив приспособиться к новой обстановке, вступил в демократическую партию. Кто знает, может быть, это принесет прибавку к жалованью? Кроме того, он начал читать все, что попадалось под руку. Правда, первое время книги политического содержания были редкостью в Блоре, а на собраниях Каджан избегал задавать вопросы, боясь попасть впросак. Когда же появилось много разных брошюр, он прочел некоторые из них и пришел к выводу, что на политике можно заработать.
— При подлых голландских и японских завоевателях, — говорил он на уроках физкультуры, надеясь завоевать доверие учеников, — наш многострадальный народ вымирал. Но теперь все будет иначе. Мы завоевали независимость! Мы обрели свободу!..
Чем больше Каджан читал политические книги, тем увереннее он себя чувствовал. Теперь он уже не робел на собраниях, а, наоборот, смело выступал, щеголяя цитатами.
И вот Блора узнала о Каджане. Каджан воспрянул духом. Он одевался теперь, правда, хуже, чем при японцах, зато держался с большим достоинством. Соседи же говорили: «Все трудятся в поле, а он знай почитывает себе книжечки». Однако Каджан не обращал на это внимания.
Папаша и матушка Кумис не могли нахвалиться успехами сына на общественном поприще и снова перенесли на него всю свою любовь и ласку.
Вскоре Блору захватили отряды повстанцев. Каджан сразу же присоединился к ним, и, когда в город вступили республиканские власти, он мигом переметнулся к новой власти. Потом снова пришли голландцы. И Каджан, в памяти которого были еще свежи строчки брошюр, клеймящих «колониальное рабство», бежал к партизанам.
Военные действия помешали крестьянам собрать урожай, и над партизанской зоной нависла угроза голода. Уныние охватило многих партизан, особенно тех, у кого не было оружия. Те же, кто был вооружен, чувствовали себя увереннее и ждали случая, чтобы отбить у голландцев родной город.
Каджан целыми днями бродил по лесу, собирая на опавших листьях съедобных гусениц. Иногда ему везло. Но бывали дни, когда он ничего не находил. Тогда Каджану приходилось довольствоваться одними побегами бамбука.
Одежда Каджана превратилась в лохмотья. Он отощал, руки его тряслись, и взгляд блуждал. И когда, даже вдалеке, рвались снаряды и бомбы или шла перестрелка, Каджан падал на землю, свертывался в комок и плакал от страха.
Как-то в один из дождливых дней партизаны собрались в ланггаре. Нгадио, партизан, побывавший в Блоре, рассказывал городские новости.
— И еще, — сказал он, — голландцы ищут Каджана.
Услышав свое имя, Каджан вздрогнул.
— А найдут — расстреляют. Патронов не жалеют, проклятые…
Каджан помертвел от ужаса.
— Полиция, — продолжал Нгадио, — устроила облаву в кампунге. Обшарили каждый дом. И все пытали о Каджа-не: «Где Каджан? Знаешь его?»
А Каджан, съежившись, прищурив глаза и закрыв лицо волосами, прислушивался.
— …Пришли голландцы в дом Каджана. Папаша Кумис сидел в уборной. Его вытащили оттуда и спрашивают: «Где твой сын? Где Каджан?» Папаша Кумис и отвечает: «За рекой, господин начальник…» — «Как? Он у бандитов?!» — «Да, там…» Тут один полицейский его ногой…
— Каджан и верно стоящий парень, — сказал один из партизан.
— Для учителя физкультуры он неплохо разбирается в политике, — отозвался другой.
Вдруг кто-то объявил:
— А Каджан-то ведь здесь. — И чей-то веселый голос окликнул: — Эй, Каджан, иди сюда!
Все повернулись к Каджану. Он молчал.
— Каджан!..
Он не отзывался и вдруг, глотнув, как пойманная рыба, воздух, повалился на бамбуковый пол ланггара.
— Что с ним? — взволнованно спрашивали партизаны.
— Надо позвать доктора, — проговорил кто-то.
— Доктор ушел с отрядом… — послышалось в ответ.
Губы Каджана крепко сжались в две жесткие складки. Потускневшие глаза пугали своей неподвижностью.
Издалека послышались выстрелы. Затем раздались взрывы. Один, другой, третий…
— Голландские машины наскочили на минное поле… — сказал один из партизан.
— Туда им и дорога! — выругался другой.
Опять пошел дождь. Зашумели листья деревьев; вдали на дороге послышался рокот моторов — это уходили к городу уцелевшие от партизанских мин машины. Вдруг темноту прорезала молния, мощный удар грома потряс воздух. Люди пригнули головы, закрыли ладонями уши и невнятно забормотали слова молитвы. Потом все стихло.
Каджан все еще лежал без движения. Лицо его приняло спокойное выражение. Но в глазах все еще жил страх. Он спросил:
— Голландцы не нападут?
— Да нет… — ответили ему.
Больше ничто его не интересовало.
В ту ночь партизаны долго не отходили от Каджана.
— Узнайте у Нгадио, что с моей женой? Арестована? Или… — спросил он вдруг.
— Эй, Нгадио! Нгадио!.. — послышались возгласы.
Нгадио уже спал. Его разбудили.
— Нгадио, что с женой Каджана?
— Ничего… Все живы…
Низкорослый, плотный человек, вымыв у входа ноги, вошел в ланггар и, скрестив в знак приветствия руки на груди, направился прямо к командиру отряда. Он только что прибыл из Блоры.
— Голландский патруль схватил в бамбуковых зарослях Парно. Он нес целый пикуль[61] нефти. Его тут же расстреляли. Подумали, что хотел поджечь казармы.
— Что в городе? — спросил командир.
— Работа в учреждениях не налажена: не хватает служащих. Телеграф и почта не работают. Водопровод не действует. Занятий в школах нет. Голландцы устраивают облавы и разыскивают служащих. Ищут, кто бы согласился с ними сотрудничать…
Нгадио повернулся к Каджану:
— Значит, голландцы ищут тебя не для того… Хотят привлечь на службу.
Страхи Каджана рассеялись.
«Если так, то хорошо… — подумал он. — А почему бы не пойти на самом деле к голландцам?..»
Вскоре все уснули. Все, кроме Каджана. Он всю ночь не сомкнул глаз и забылся только на рассвете.
Новый день начинается одинаково и в Блоре, занятой голландцами, и в партизанской зоне. И тут и там весело поют петухи. И тут и там просыпаются люди и приступают к своим делам. И только у реки Луси царит тревожная, напряженная тишина. Здесь, в зарослях бамбука, притаились голландские сторожевые посты. Утренний туман окутывает и город, и партизанскую зону. Потом он рассеивается, и с востока поднимается солнце.
Прошло несколько месяцев. Партизаны создали в лесах Блоры целый укрепленный лагерь. Голландцы, надеясь посеять среди них панику, распространяли сотни провокационных слухов, но все напрасно. И партизанские отряды крепко держали оборону.
Побывавшие в Блоре партизаны как-то рассказали, что один из жителей, Марджоно, стал агентом голландской полиции. Каджан помнил Марджоно: они вместе учились в школе. И вот теперь Марджоно работает на голландцев!..
Раздувать всякие слухи было страстью Каджана. Если ему первому удавалось рассказать какую-нибудь новость, он чувствовал себя так, будто оказал благодеяние. Вот и теперь он с такими подробностями рассказывал о Марджоно, словно сам был свидетелем всех его преступлений. Нет ничего удивительного в том, что вскоре Каджана стали считать тайным агентом голландцев.
Как-то в ланггар пришла группа партизан из другого отряда.
— Где Каджан? — спросили они. — Мы хотим проучить его, чтоб не болтал, чего не следует!..
Но Каджан в это время был в лесу. Он вернулся в ланггар поздно, когда все уже укладывались спать.
— Тебя спрашивали, Каджан, — сказал ему один из партизан. — Твое счастье, что так поздно пришел.
— Кто спрашивал?!
— Из другого отряда…
— Что им нужно?
— Говорят, что язык у тебя длинный.
«Ясно, — подумал Каджан. — Они хотят меня убить». Глаза его испуганно забегали по сторонам.
