Прошлой зимой Зимка пережила два западения, произвольно обращаясь из Золотинки в Зимку, а потом обратно. Позывы рвоты, утробные муки, невыносимая головная боль предупреждали ее об опасности за час или даже за несколько часов до припадка, позволяя принять предосторожности — уединиться. Нынешнее западение однако, вызванное не обычными для оборотней причинами, а зловещим влиянием дворца, начиналось так бурно, что Зимка уже сейчас, по прошествии ничтожной доли часа, ощущала неодолимые, вроде поноса, позывы скинуть чужую оболочку.
Кое-как вскарабкавшись на пологую вершину холма, Зимка стала козлом. Горло перехватила сжигающая нутро мука, казалось, стоит разжать судорожно стиснутые губы, как бурлящее нутро хлынет изо рта, из ушей, из всех отверстий…
— Беги, — выдавила Зимка, уставившись под себя. — Беги, Ананья… не могу… — Она содрогалась, сдерживая переворот неимоверным усилием воли. Так можно было бы, имея ставкой жизнь, нести в руках раскаленных брусок железа.
Ананья, поднявшийся выше всех, на бугор, туповато мешкал. Растерянный, испуганный Юлий топтался подле Золотинки, подозревая неладное… И Зимка еще нашла силы махнуть рукой в сторону перевала: беги, Ананья!
Наконец-то понял! Он уронил камень, чтобы привлечь внимание потерявшего голову Юлия, и пустился наутек — какие-нибудь сорок или шестьдесят шагов по немыслимым рытвинам отделяли его от обратного склона горы.
Зимка томно повела пальцами, понуждая Юлия, — тот рванулся, оглянувшись на беглеца, — и лопнула с раздирающим душу треском. Недоступный чужим ушам треск этот не остановил Юлия — двумя скачками он взлетел на плоскогорье, где торчали среди каменных груд огрызки переломанных балок, и помчался, головокружительными прыжками сигая через провалы. Босой Ананья между тем выказывал необыкновенную прыть — человек долга, железной воли, он забыл каменья, щепу и щебень, которые разбивали ступни в кровь, Ананья летел, как по раскаленной сковородке, и вот уж взмахнул руками, примеряясь скатиться к подножию кручи.
…Скинувшись, Зимка почувствовала неимоверное облегчение, словно разрешилась от бремени. Преодолевая блаженную слабость, — хорошо бы забыться! — она поднялась, как только уразумела, что Юлий скрылся из виду, ничего не заметив. На ногах очутились забытые во тьме годов башмачки на высоких каблуках. Каблуки мешали бежать, заставляли напрягать колени, икры; лодыжки подворачивались, при том что Зимка и так безбожно моталась на неустойчивых, косо поставленных плитах; нужно было подбирать путавшийся в ногах подол платья; но Зимка, обратившись в себя, очутилась в ином телесном состоянии — обновленная, сытая и свежая, она козой скакала по рытвинам.
Мысль о разоблачении, все подавляющий страх предстать глазам Юлия в чуждом ему обличье заставляли ее пренебрегать опасностью. Она цеплялась платьем за острые расщепы ломанных балок, она рвала подол, падала и вскакивала в горячке, не замечая разбитые в кровь колено, ладони, — она торопилась преодолеть перевал, пока Юлий ловит Ананью, и потом еще — бог даст! — спуститься на ту сторону, избежав встречи.
Юлий настиг Ананью в порядочном отдалении от последних камней осыпи на лугу. Далеко вокруг расстилались в рыжей дымке просторы, купы тополей и вязов отмечали запрятанные в полях деревушки, а на дороге по самому окоему пылили кареты. Хватило мгновения, чтобы постичь этот вид взглядом. Не переведя дыхания, Зимка бросилась влево, где усмотрела ложбину и ямы, остаток поперечной стены, прикрываясь которым можно было сбежать донизу.
Ей повезло. Спускаясь спиной — иначе и невозможно было бы при таких каблуках, она упала раз или два, съехала осыпью, сдержав крик, и очутилась на земле. Тут, среди рассыпанных во ржи камней, она ползла, потом лежала на жесткой пыльной земле среди колючих стеблей, сдерживая дыхание.
Кажется, Юлий еще возился с Ананьей — тщедушный человечек честно отрабатывал обязательства, затягивал безнадежную изначально борьбу, бранился без сил, хрипел… и государыня успела.
Обратное превращение не заставило себя ждать, и это тоже отличало нынешнее, вызванное воздействиями дворца западение от всех предыдущих, что пришлось изведать Зимке. Она и не отдышалась толком, как несильная, отчасти даже приятная судорога возвестила о начале обратного превращения.
Зимка ощутила томление в пустом желудке, боли переменились, вместо разбитых колен и ладоней жгучая усталость в икрах, порезанная травой ступня… А когда увидела на себе короткое нижнее платье вместо суконного, замела к глазам золотую прядь, поднялась.
Нужно было пройти полем, чтобы открылась заросшая кустарником луговина, где Юлий возил по земле Ананью. Зимка не ускорила шаг, хотя услужливый человечек отработал свое сполна и терпел лишние, сверх необходимого мучения.
Запоздало приметив Золотинку, Юлий поторопился вздернуть пленника на ноги, но тот уж не мог стоять. Теперь, когда надобность в геройстве миновала, прошла горячка побега, обнаружилось, что ступни разбиты, как открытая рана, Ананья и сам цеплялся за Юлия, стонал и кривился на подгибающихся коленях. А Юлий, возбужденный до неистовства, не понимал этого, толкнул беспомощного противника, тот грянулся на колени. Впрочем, так ему было сподручнее.
— Великая государыня! Потому я тороплюсь объясниться, что еще жив покудова! — вскричал он довольно бессвязно.
Страдальческий вопль заставил Юлия оглянуться, он дернулся было навстречу Золотинке, но побоялся оставить Ананью без присмотра. Не имея терпения вдаваться в причины постигшего эту вредную тварь припадка, Юлий разве что не бесился, но оставался далек от жестокости — сейчас, как и прежде. Зимка почувствовала это по улыбке, которую любимый хранил для нее несмотря на все это сумасшествие.
— Государыня! — шепелявил тем временем Ананья. — Рукосил-Могут не оставил наследников. Кроме вас, государыня. И не думаю, чтобы вы стали оспаривать права вашего мужа великого слованского государя Юлия. Несколько ближайших часов, в сущности, решат дело. Здесь, в трех верстах, сейчас двор, все тут, я видел сверху, с горы. Весь двор перед провалом — стадо баранов, они ждут, когда вернется провалившийся в пропасть пастух. Но, может быть, самые отважные из баранов уже почуяли, что пастух не вернется. Вопрос только, кто первый заблеет.
От чудесной сказки слабая Зимкина голова кружилась. Она слушала Ананью с каким-то сладострастным ошеломлением, и хотя не верила до конца ни одному слову, ни с одним словом уже не могла расстаться. Она поглядывала на Юлия как на сообщника, отвлекаясь торопливым взглядом, в котором угадывалось обещание, и призыв, и еще черти что, и тем окончательно ставила Юлия в тупик, заставляя его хмуриться и мрачнеть. А она бы рассмеялась ему в лицо, чтобы тут же поцеловать, она чуяла — забегая вперед — что теперь-то уж сможет отплатить Юлию за все, чем он для нее был. Она поднимет его на престол точно так же, как поднял ее когда-то Юлий, ее Зимку Лекареву дочь Чепчугову, которая и сама теперь ставит князей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
