О том же самом, не запинаясь, чтобы усомниться, толковал и Ананья — один из самых осведомленных и, несомненно, влиятельных людей Рукосилова царствования.
— При дворе найдется достаточно самолюбивых и еще более того самонадеянных бояр, которые задумаются о судьбе престола, едва только отойдут от страха, что Рукосил вернется, — продолжал Ананья. — И вам, государыня, придется заново утверждать свои права. Но не буду лгать, уверяя, что без меня вам на престол не взойти. Это не так. Раздоры среди сановников, взаимная подозрительность и ревность, привычка к повиновению помогут вам в первые, самые трудные дни. Думаю, бояре сами призовут вас, когда уверятся, что ждать больше нечего. Они призовут вас, чтобы разобраться между собой и чтобы лишить вас потом действительной власти. Едва ли им понравится нежданное возвращение Юлия, которое спутает все расчеты. Но вы, государыня, уже княгиня, а они еще далеко не князья, в этом ваше первое преимущество, большое преимущество, которое можно, однако, очень скоро и растерять. Вот для того, чтобы удержать это преимущество навсегда, вам и понадобится опора. Это я, государыня.
— Ты? — молвила Лжезолотинка, глянув хищными сузившимися глазами. Множество пробужденных страстей толкали ее под руку, побуждая к чувствам и поступкам, которых она и сама еще не могла осознать.
— Я, — подтвердил Ананья, бросая проницательный взгляд на Юлия, который мрачнел все больше, по мере того, как оживлялась каким-то диким воодушевлением Золотинка. — Я смогу уберечь вас от больших и малых ошибок, я проведу ладью царствования между множеством хорошо известных мне подводных камней. Великий государь и великий князь Словании и иных земель обладатель Юлий будет царствовать, вы, государыня, управлять, а я служить. Всякому сиянию нужна тень. Я буду тенью. Безродный и презираемый владетельным боярством Словании, я буду вашей зловещей тенью, государыня. Я ваш целиком. Безраздельно ваш.
— Есть еще Золотинка, — вдруг омрачившись, молвила Зимка полушепотом — кажется, она боялась, что имя это, без нужды сказанное, неведомой своей силой заставит очнуться Юлия, он все поймет. — Золотинка, она оборотень, пигалик. Тот самый пигалик, которого я привела вчера к Рукосилу… — Она замолкла, едва не проговорившись о надеждах своих и ожиданиях столкнуть между собой чародея и чародейку.
Ананья однако понимал с полуслова. Он кивнул так, словно не видел нужды толковать об очевидном.
— Вот именно. Есть основания полагать, что так оно и вышло, как вы рассчитывали — столкнулись. — Небрежным жестом Ананья показал на разрушенный дворец. Если нет… мы это скоро узнаем… Государыня, я не стану колебаться между двумя Золотинками. С одной из них мне вовсе не по пути. Глядите! — Ананья откинул от виска покров завитых волос и показал ухо. — Эту отметину поставил мне Рукосил, чтобы я запомнил, кто Золотинка. Я запомнил. Хорошенько запомнил, хоть на молитву ставь!
Смятое неприглядным вареником красное ухо мало что объяснило Зимке, но она не стала расспрашивать, а бросила наугад:
— И ты терпел?!
— Еще как терпел! — пакостно ухмыльнулся Ананья.
— Вот как? — молвила Зимка, щурясь, словно пришла надобность заново разглядеть Ананью. Не в силах совладать с нахлынувшим на нее чувством, радостно-злобным, ликующим и ожесточенным, сунула руку в грубую стружку волос, нащупала там другое ухо, не отмеченное рукою прежнего хозяина, и принялась ухо крутить, перехватив для начала покрепче и половчее.
Ананья выгнул шею и вытянулся — сколько можно было это сделать, не вставая с колен, — в замурзанной, обожженной роже его обозначилось нечто стоическое… Это нечто оборачивалось собачьей тоской и страданием, а Зимка терзала ухо, выдавливая из верного раба, все постороннее и лишнее, все то что не относилось до рабского его состояния. Она крутила, мучала и сама сипела от боли, заставляя Ананью стонать и жмуриться, сцепив зубы… Осклизлый комок плоти исходил сукровицей… Ананья тоненько вскрикнул, и Зимка выпустила изуродованную плоть, чтобы спасти себя от чего-то страшного.
Ананья дергался, покачиваясь с изувеченным от страдания лицом.
Пораженный до отвращения, Юлий не верил тому, что видел.
— Всё! — сказала Зимка, сорвавшимся в визг голосом. — Навсегда! Чтобы помнил.
— Да, государыня, — простонал Ананья сквозь зубы, — я ваша вещь.
— Но я не буду этим злоупотреблять! Никогда! — воскликнула Зимка, испытывая потребность в великодушии. И все же она не говорила, а кричала. Только горестное недоумение в глазах Юлия заставило ее опомниться.
Она кинулась на грудь Юлию.
Ананья, получив передышку, постанывал — железной воле его имелись пределы.
— Нужно скорее уходить, там люди! — говорил Юлий, отстраняясь. — Там конница, если… нас заметят… нужно уходить.
— Не нужно, — говорила Золотинка, закрывая ему рот горячим, как укус, поцелуем. — Не нужно… Уходить…
Золотинка не успела испугаться. То, что она испытала, когда мир треснул, все ухнуло, распадаясь, было потрясение, внезапный озноб, настолько сильный, что не было места для осознанных чувств, вроде испуга. А едва опомнилась, почуяла, что происходит нечто мало согласное с тем, что ожидаешь под камнепадом.
Падая и кувыркаясь, она задыхалась среди каких-то жестких подушек, что лезли в рот, жестоко мяли ее со всех сторон, словно это было месиво размягченных кусков глины. Раздавленная, оглохшая и ослепшая, она грохнулась на что-то твердое и тогда различила свет.
Желто-розовый туман заполнял собою пространство без различия верха и низа, так что Золотинке чудилось, будто она не открывала глаза — светится в голове, как после крепкого тумака. Или, еще сказать, — солнце сквозь зажмуренные веки. Но под руками и под коленями твердо, Золотинка увидела устланную грубыми каменными плитами мостовую. То были даже не плиты, а кое-как обтесанные и прилаженные друг к другу камни, щели в кулак, и внизу, в пустоте проступал тот же багровый туман, словно камни висели в воздухе, в воздушной пучине.
В трех шагах ворочался и стонал подломленный падением старик. Лысина с паклей седых волос за ушами — невозможно было не признать Лжевидохина — вот, значит, что сталось с Рукосилом! Тут Золотинка обнаружила, что и сама скинулась пигаликом, утратив свой подлинный девичий облик, а вместе с ним и разбитую руку. Книги не было. Предмет раздора, бесценное сокровище знаний и веры, прозрение человеческого пути исчезло. «Откровения» — Золотинке не удалось и одним глазом в них глянуть — можно подумать, разлетелись в клочья и в пыль, рассеялись в пространстве, обратившись в ровный розовый свет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
