В перерывах между совокуплениями, пока Тор отдыхал и восстанавливал силы, я размышлял. Еще в ранней юности я распознал в себе как мужские, так и женские черты, а впоследствии я постарался развить в характере наиболее замечательные свойства, присущие обоим полам, и подчинить низменные. Однако, как в зеркальном отражении, в котором есть все то же самое, но только в перевернутом виде, Тор, похоже, был моим близнецом, наделенным прямо противоположными чертами. Тор был достоин порицания в качестве мужчины: бесчувственный, властный, эгоистичный, требовательный и жадный. Геновефа представляла собой все то, что есть отталкивающего в женщине: капризная, подозрительная, злобная, требовательная и жадная. Оба этих существа были с виду красивы и доставляли друг другу огромное удовольствие в любовных утехах. Но никто не может вечно восхищаться чужой красотой или обниматься со своим любовником. Будь я женщиной, я бы недолго смог выдержать грубого Тора в качестве супруга. А мужчиной не потерпел бы столь сварливую жену, как Геновефа. И вот, пожалуйста, сейчас я состоял в браке с ними обоими.
Однажды я наглядно убедился — когда мой juika-bloth наелся внутренностей больного кабана, — что хищник может быть съеден своей жертвой изнутри. А теперь мне казалось, будто мои собственные внутренности кровоточили: истощались мои силы, моя воля, я сам слабел. Для того чтобы вернуть свою независимость и индивидуальность, да просто для того, чтобы выжить, я должен был извергнуть эту жертву наружу и отучить себя от такой пагубной диеты. Но разве я мог это сделать, если яд, которым я себя отравлял, был таким сладким и приятным?
В глубине души мне хотелось верить, что постепенно я смогу сделать это по своей воле, однако Геновефа сделала это за меня. Впоследствии я частенько размышлял, не была ли ее тезка, супруга великого короля визиготов Алариха, или Аларикуса, или Артура, похожа на мою Геновефу. Если это так и если старинные баллады говорят правду — а там рассказывается, как супруг однажды уличил королеву, изменившую ему с его лучшим воином, Ландефридом, — размышлял я, то интересно, не почувствовал ли обманутый король, когда обнаружил это предательство, то же самое, что ощутил я: облегчение, смешанное с яростью. Честно говоря, к моей ярости примешивалось также невероятное изумление, потому что моя новая Геновефа удостоила своей любви человека, гораздо менее достойного, чем тот воин из старинной баллады. Но не будем забегать вперед.
А в ту ночь превращение Тора, казалось, на время удовлетворило стремление моей супруги к разнообразию. Разговор о том, чтобы мы поменялись местами, больше не возобновлялся. Геновефа осталась Геновефой, а я Торном, и каждый день, пока мы продолжали двигаться вверх по течению Тираса, мы одевались именно так. Мы постепенно добрались до абсолютно безлюдной местности, поэтому Геновефе каждый вечер приходилось исполнять обязанности кухарки. Разумеется, она занималась этим, ворча и жалуясь, как обычно. Для того чтобы наловить рыбы, Личинке надо было сделать только один шаг, от тропы на берег реки, и забросить крючок. Но для того чтобы добыть свежее мясо, мне приходилось углубляться в лес и уходить довольно далеко. Хотя дорогу, которая тянулась вдоль берега, едва ли можно было назвать оживленной, там иногда все-таки встречались люди, поэтому дикие животные держались от нее подальше.
В тот день я направил Велокса в лес за добычей, и, прежде чем вспугнул и убил хорошего толстого auths-hana, мне пришлось забраться так далеко, что я вернулся обратно к тому месту, где мы разбили лагерь, только после заката солнца. Личинка молча взял у меня поводья Велокса, да и Геновефа тоже ничего не сказала, когда я принес большую птицу к костру, который она развела. Но я тут же почувствовал, что за время моего отсутствия произошло нечто необычное.
Даже на открытом воздухе, несмотря на едкий запах костра, я ощутил, что Геновефа совокуплялась. Разумеется, в этом не было ничего исключительного: редкая ночь проходила без того, чтобы мы этим не занимались; однако я уже так хорошо был знаком с ароматами различных ее выделений, словно они были моими собственными. На этот раз запах был незнакомым — corelaceous, а не lactucaceous, то есть мужским, а не женским, и абсолютно точно не принадлежал ни Тору, ни Торну.
Я посмотрел на Геновефу: она сидела и ощипывала глухаря; какое-то время я не произносил ни слова, перебирая в уме всех, кого мы встретили в тот день по дороге. Их было пятеро: двое всадников с вьюками, притороченными к седлам; мужчина и женщина на мулах; пеший старик углежог, пошатывающийся под тяжестью своего груза. Каждый из них бросил хотя бы мимолетный взгляд на мою хорошенькую спутницу. И разумеется, кто-нибудь еще вполне мог пройти мимо, пока я охотился.
Геновефа как раз насаживала выпотрошенную птицу на зачищенную прямую ветку, когда я спросил ее сурово:
— Кто это был?
— Ты про что? — вроде бы удивилась она, не поднимая головы, пристраивая вертел над огнем на двух стоящих вертикально рогатинах.
— Ты недавно переспала с каким-то мужчиной.
Геновефа взглянула на меня вызывающе и одновременно настороженно:
— Ты следил за мной? Видел, как я этим занималась?
— Мне нет нужды следить. Я могу унюхать мужские выделения.
— Vái, а я-то думала, что у меня острый нюх. У тебя, должно быть, нос хорька. — Она равнодушно пожала плечами. — Да, я переспала с мужчиной.
— Но почему?
— А почему бы и нет? Просто подвернулась подходящая возможность, ты отсутствовал. Я притворилась, что в копыте моей лошади застрял камушек. А Личинке велела ехать вперед. — Она добавила холодным тоном: — У меня было не так уж много времени, но мне хватило.
Я произнес с чувством:
— Но почему, почему, Геновефа, ты совершила такую низость? Когда между нами было все, что только возможно…
— Избавь меня от нравоучений, — перебила она, закатывая глаза, словно все это ее утомило. — Ты никак собираешься читать проповедь о супружеской верности и постоянстве? Я уже говорила тебе: я устала быть твоим довеском. Я хочу, чтобы меня замечали саму по себе. И этот мужчина меня заметил.
Я закричал:
— Кто? Какой мужчина? — Я схватил ее за плечи и принялся трясти. — Я видел всех, кто проходил сегодня мимо. Который из них?
Зубы у Геновефы клацали так, что она с трудом могла проговорить:
— Это был… это был… углежог…
— Что?! — взревел я, изумившись так сильно, что невольно отпустил ее. — Но почему из всех мужчин, кто нам сегодня встретился, ты выбрала этого отверженного грязного скловена-крестьянина?
Она самодовольно ухмыльнулась:
