Она самодовольно ухмыльнулась:
— Акх, у меня бывали прежде любовники-скловены. Но никогда еще я не пробовала с таким стариком. С таким грязным стариком. Согласна, он отвратительный, но в новизне впечатлений есть своя прелесть. Однако в целом мне совершенно не понравилось.
— Ты лжешь! А если я сейчас отправлюсь в погоню и убью негодяя!
— Как хочешь. Мне нет никакого дела до того, кого ты убьешь!
— Личинка! — крикнул я. — Не расседлывай Велокса! Веди его сюда!
Личинка, который слышал перебранку, подошел к нам, прячась за лошадью, трясясь от страха. Я сказал ему:
— Следи за птицей внимательно. Переворачивай вертел. Мы вернемся к тому времени, когда ужин будет готов.
Затем я чуть ли не забросил Геновефу в седло, сам запрыгнул сзади и пустил Велокса галопом. Нам пришлось вернуться обратно совсем недалеко, мы быстро отыскали старика. Он сидел, скорчившись, у маленького костерка, разведенного из своего собственного угля, и жарил грибы, нанизанные на прутики. Он удивленно взглянул на нас, когда я стащил Геновефу с седла и швырнул на землю рядом с ним. После этого я взмахнул мечом, приставил его конец к горлу углежога и прорычал Геновефе:
— Вели ему признаться! Я хочу услышать это от него!
Старый негодяй, вытаращив от ужаса глаза, забормотал:
— Prosim… prosim. — По-скловенски это значит «пожалуйста».
Внезапно вместо слов изо рта углежога полилась струйка крови, залив ему всю бороду, а мне руку, сжимающую меч. Затем, столь же неожиданно, он повалился на землю, и я увидел, что из его спины торчит поясной кинжал Геновефы.
— Вот, — сказала она, одаривая меня соблазнительной улыбкой. — Я все исправила. Ты доволен, Торн?
— Я не получил доказательства, что это был именно он.
— Получил. Только взгляни на него. Какое у старика безмятежное выражение лица. Это человек, который умер счастливым.
Она наклонилась, чтобы вытащить свой кинжал, мимоходом вытерев оружие о рваный плащ крестьянина, и снова вложила его обратно в ножны.
— Допустим, ты говоришь сейчас правду, — ядовито заметил я, — но тогда получается, что ты дважды обманула меня с одним и тем же мужчиной. Я хотел убить его сам. — Я приставил свой меч к горлу Геновефы, а другой рукой схватил ее за тунику и притянул к себе. — Так заруби себе на носу: то же самое я сделаю и с тобой, если только ты когда-нибудь повторишь свою ошибку.
Я увидел в голубых глазах Геновефы настоящий страх, и ее слова прозвучали искренне, когда она сказала:
— Я все поняла, Торн.
Но в ее дыхании я унюхал все тот же запах фундука — запах чужих мужских выделений, поэтому я грубо отшвырнул ее прочь от себя, сказав:
— Имей в виду также, что мое предупреждение относится Тору, так и к Геновефе. Я не собираюсь делить тебя ни с одной женщиной и ни с одним мужчиной.
— Говорю же: я все поняла. Видишь? Я исправляюсь. — Геновефа отыскала пустой мешок, который принадлежал убитому, и принялась наполнять его кусками угля. — Я даже забочусь о том, чтобы нам было чем топить костер. Теперь давай сбросим труп в реку, вернемся в лагерь и поужинаем. Я что-то от переживаний проголодалась.
Она ела с аппетитом и без умолку болтала во время ужина: совсем по-женски, о каких-то пустяках, и так весело, словно ничего особенного в этот день не случилось. Личинка же почти не притронулся к птице, он вообще старался стать незаметным, почти невидимым. Я тоже ел мало, потому что лишился аппетита.
Прежде чем мы улеглись спать, я отвел Личинку в сторону, чтобы не услышала Геновефа, и приказал ему с этого времени следить за ней.
— Но, fráuja, — захныкал он, — кто я такой, чтобы следить за fráujin? Или не подчиняться ее приказам? Я всего лишь жалкая обуза для нее в этом путешествии.
— Ты будешь это делать, потому что я приказываю тебе, а ты должен выполнять приказания командира отряда. Если я буду находиться в отлучке, ты станешь моими глазами и ушами. — Я посмотрел на него и внезапно развеселился. — Ну а что касается твоего огромного носа…
— Моего носа? — в ужасе воскликнул армянин, словно я пригрозил, что отрежу его. — Что такое с моим носом, fráuja Торн?
— Все в порядке, — успокоил его я. — Сохрани его для вынюхивания янтаря. Просто будь временно моими глазами и ушами. Не позволяй госпоже Геновефе исчезать из виду.
— Но ты не сказал мне, что именно я должен увидеть или услышать?
— Это не имеет значения, — пробормотал я, не желая признаваться, что Геновефа мне изменила и что теперь меня гложет ревность. — Просто сообщай мне обо всем, даже о самых заурядных происшествиях, а уж выводы я сделаю сам. А теперь давай спать.
Той ночью я потерял аппетит не только к еде. Это была одна из тех немногих ночей, когда ни Тор с Торном, ни Веледа с Геновефой не ласкали друг друга.
На протяжении последующей недели или около того я только трижды отправлялся на охоту, удаляясь от лагеря. И всякий раз, когда я снова присоединялся к своим спутникам, Геновефа неизменно выглядела чистой и целомудренной, я не ощущал никаких чужих запахов, а Личинка ни о чем таком не докладывал. Он только выразительно поднимал брови и разводил руками: дескать, мне нечего сказать. Поскольку поводов для беспокойства больше не было, теперь по ночам я в качестве и Торна и Веледы старался изо всех сил вознаградить Геновефу и Тора за верность, и наша взаимная страсть возобновилась с былой силой.
Следуя вдоль течения Тираса, мы все больше отклонялись на запад, а поскольку река становилась все уже и уже, мы поняли, что приближаемся к ее истокам. Я спросил дорогу у владельца последней корчмы, которая нам попалась, и он посоветовал перейти Тирас вброд в самом узком месте, а затем свернуть на северо-запад. Пройдя примерно сорок римских миль, сказал он, мы окажемся в верховьях другой реки, на скловенском языке она называется Бук[39]. Это была первая река — из тех, что мне встречались, — которая, как я узнал, течет с юга на север. Хозяин корчмы заверил меня, что если мы все время будем двигаться вниз по ее течению, то доберемся прямо до Янтарного берега.
К настоящему моменту мы уже прошли около двадцати миль из тех сорока, что отделяли нас от Бука, по удивительно хорошей дороге, где двигалось множество повозок, и дорога эта привела нас к селению, которое по-скловенски называлось Львив[40]. Несмотря на неблагозвучное, труднопроизносимое название, местечко оказалось уютным, и мы решили тут ненадолго остановиться. Расположенное как раз посередине между Тирасом и Буком, селение это было таким большим, что вполне могло называться городом. Здесь имелись рыночная площадь и огромный базар, куда съезжались все окрестные крестьяне, пастухи, ремесленники, а также торговцы, доставлявшие товары либо по одной, либо по другой реке. Мы нашли hospitium, где частенько останавливались прибывавшие сюда богатые купцы и их семьи, поэтому он содержался в порядке и имел даже отдельные термы для мужчин и женщин.
