Так через несколько месяцев после возвращения в Англию Люси вместе с Энн и детьми вновь оказалась на корабле, плывущем в Голландию.
Генриетта-Мария с дочерью вновь удалилась из Парижа и лишь изредка появлялись на частных приемах.
Было очевидно, что никогда еще звезда Стюартов не опускалась так низко. Кромвель, закончив свою «битву с лордами», послал своих «железнобоких» на помощь маршалу Тюрену, воевавшему с испанцами, этими, по словам лорда-протектора, «наемниками Римского Вавилона». Англия воевала в союзе с Францией. Как в этих условиях королевское семейство Франции могло бы оказывать знаки внимания врагам своего союзника — лорда-протектора? Все, что оставалось делать Генриетте-Марии и ее дочери, — оставаться в забвении, пока представителям семейства Стюартов еще можно было вообще показываться во Франции. В этой отчаянной ситуации Чарлз, Джеймс и Генри объединились с испанцами. Прошел даже слух, что Чарлз ранен в сражении в Испании, но он оказался ложным. Через несколько месяцев он высадился в Дюнкерке, который находился тогда в руках испанцев, а затем перешел к французам.
Все это время Генриетта-Мария была в состоянии лишь лежать в постели и горько плакать. Напрасно Генриетта пыталась утешить мать: королева видела, что все ее надежды и планы разрушены.
Когда Генриетта получила приглашение присутствовать на празднике, устраиваемом канцлером Сегье, она не хотела туда идти, но мать настояла на обратном.
— Что бы там ни происходило, — сказала она, — ты все еще принцесса. Ты должна держаться с высоко поднятой головой, и король с королевой никогда не забудут о своих обязанностях перед тобой, я в этом уверена.
Но затем Генриетте-Марии пришлось пожалеть о своей настойчивости, потому что присутствовавшая на празднике мадемуазель именно в этот день решила взять реванш.
Когда приглашенные гости переходили из бального в банкетный зал, мадемуазель намеренно неторопливо опередила Генриетту.
Такое событие не могло остаться незамеченным, и на следующий день весь двор обсуждал новость. Этикет при дворе был предметом культа; лично королева Анна придавала ему огромное значение. Мазарини и королева пригласили мадемуазель к себе и потребовали объяснений. Мадемуазель держалась высокомерно. Она сказала, что была уверена в своем праве идти впереди принцессы.
— Она дочь короля, мадемуазель, — сказала Анна твердо.
— Ваше величество, короли Шотландии всегда стояли на ступеньку ниже королей Франции, а Карл Стюарт даже не король Шотландии. Он король только на бумаге.
— Это возмутительно, — сказала Анна. — Я недовольна вами.
— Ваше величество, я вовсе не хотела раздувать из этого скандал. По правде говоря, я просто взяла ее за руку, во время перехода из зала в зал, и многие могли подумать, что мы идем вместе.
Филипп, который слушал, изучая перстни на пальцах, вдруг крикнул:
— А даже если мадемуазель и прошла впереди принцессы Англии, то она только правильно сделала. Это просто в голове не укладывается, что мы позволяем людям, которые живут на наших хлебах, идти впереди нас. Что до меня, то пусть бы они лучше поискали себе пристанище в какой-нибудь другой стране.
Людовик, вполуха прислушивавшийся к дискуссии, вздрогнул, услышав протестующий вскрик матери.
Людовика мало волновал вопрос, шла одна его кузина впереди другой или нет, его волновали более важные вещи. После того как мадам Бовэ посвятила его в таинство сладкого греха, он решил, что это самое чудесное развлечение на свете, и за это он будет благодарен мадам Бовэ до конца дней. Он и раньше и теперь ощущал к ней особую нежность, но сейчас его желания распространялись куда дальше. У кардинала Мазарини были три прелестные племянницы: Олимпия, Мария и Гортензия. Людовик поначалу был страстно влюблен в Олимпию, но та недавно вышла замуж за графа Суассона, и поэтому он переключил свои чувства на Марию, решив жениться на ней. Помимо прочего она была племянницей кардинала. Людовик мало интересовался худенькой малышкой-кузиной и целиком был погружен в свои чувства по отношению к Марии.
В то же время он переживал за Генриетту. Она и ее мать ныне оказались не в фаворе из-за политической ситуации, в которой были совершенно не виноваты. Филипп поступал не правильно, отзываясь о них в таком пренебрежительном тоне, тем более, что сказанное им наверняка дойдет до ушей королевы-изгнанницы и ее дочери.
Поэтому Людовик поддержал мать, сделав Филиппу выговор, и тот в величайшем раздражении удалился, чтобы пожаловаться своему любимцу де Гишу, как брат объединился с матерью, чтобы сообща унизить его и услышать в ответ заверения де Гиша, что он — самый очаровательный из принцев, хотя его и угораздило родиться на два года позже брата.
Людовик ушел, погруженный в мечты о Марии Манчини. Любовь! Какая это утеха! Какое наслаждение! Он, конечно же, не собирается погрязнуть в ней по уши, как это делает его кузен Чарлз Английский. Людовик и в этом должен быть всех совершеннее. Он должен жить согласно принципам, ведь он не изгнанник. Вот почему он должен убедить мать и кардинала дать согласие на его женитьбу на Марии. Тогда он сможет законно наслаждаться любовью, и она будет намного приятней, потому что при этом он не уронит своего достоинства.
Мария! Прекрасная, очаровательная Мария! Но если подвернется случай и он не забудет, он проявит доброту и великодушие к маленькой Генриетте.
В своей спальне в Версале Людовик пробудился навстречу новому дню. Его первые же мысли были о Марии. Он намеревался упросить мать дать согласие на женитьбу: это надлежало сделать немедленно, не откладывая в долгий ящик. Мария сейчас торопила его. Мария любила его, но ей также не терпелось стать королевой Франции.
Утро Людовика в Версале включало в себя целый ритуал. Едва проснувшись, он читал молитвы, перебирая четки, и, заслышав его голос, присутствовавшие проходили к его ложу; среди них — аббат де Перефиз, в обязанности которого входило читать ему святцы. Иногда аббат читал вместо священных книг отрывки из книги, которую он писал, — книги о деде Людовика.
Когда аббат заканчивал чтение, камердинеры Ла Порт и Дюбуа выходили вперед, они одевали на него халат и отводили к стульчику, где он имел обыкновение сидеть с полчаса. Затем он возвращался в спальню, где его уже ожидали государственные мужи: он имел с ними непринужденный разговор в той изящной манере, которая делала таким приятным общение с ним. Продолжая беседу, он умывался, чистил зубы, затем начинались молитвы. После этого причесывались его красивые волосы под общие возгласы восхищения, и он облачался в светлые бриджи и батистовую рубашку — одежда для утренних гимнастических упражнений. В них он был великолепен, но этим утром показал меньшую ловкость, чем обычно, из чего окружающие могли заключить: король о чем-то раздумывает. Он не сумел приземлиться в седло «коня»с обычной ловкостью, хотя церемониймейстер, видя его настроение, из предосторожности не стал поднимать снаряд на обычную высоту. То же самое произошло во время фехтования; Людовик не продемонстрировал присущего ему отменного хладнокровия. Даже во время строевых упражнений с пикой и мушкетом он был отрешен и задумчив. Но никто ни в чем не попрекнул его. Даже если он допускал ошибку или сбой, всегда следовал дружный хор восхищения. Далее следовали балетные танцы, к которым он всегда питал особую страсть. Сейчас он представил себя танцующим с Марией и, хотя игнорировал инструкции Бошана, лучшего учителя балетного танца в стране, танцевал с истинным вдохновением. . Вспотев от танца, он вернулся в спальню, чтобы сменить одежду перед завтраком.
