Тот, кого звали Аликом, появился в назначенное время. Не то улыбочка, не то ухмылочка была как бы приклеена к его физиономии. Взгляд, как и вчера, настороженный и изучающий, одутловатость щек еще заметней. «Ироническое восприятие всего окружающего», — такой вывод сделал Бельтиков, разглядывая при первом знакомстве будущего «бугра».
Что быть Алику бугром, то есть бригадиром создаваемой шабашной бригады, согласились все. Судя по его словам, он знал все, что требуется знать шабашнику: плотницкое и столярное дело, электричество, электросварку, мог вести кладку и даже, что, понятно, для наемного работника-строителя вовсе и не обязательно, мог починить телевизор...
Познакомил Бельтикова с Аликом Фадеич. Также как и с Витькой — плотным широким круглолицым мужиком с разного цвета глазами. Пятый член компании прибился через знакомых самого Бельтикова. Именовал он себя инженером-электриком, на шабашке намеревался подзаработать в отпускное время, звали его Тенгиз — именем, мало что говорящем о принадлежности к какой-то определенной национальности. (Оказался он, как впоследствии выяснилось, татарином). Просясь в бригаду, тоже перечислял свои многочисленные таланты и способности, уверял, что будет очень полезен.
Сам Бельтиков признавал, что делать почти ничего не умеет. В университетском дипломе его значилась профессия «филолог»; из своих сорока двух лет пятнадцать он проработал в газете, с весны оказался не у дел из-за конфликта на почве всеобщей борьбы с пьянством. Он не то чтобы был не согласен с общеизвестным постановлением, но держался принципа: больше не буду, и меньше не буду...
А с Фадеичем его никто не знакомил. В тот печально памятный день, когда выяснилось, что в родном редакционном коллективе ему больше не работать, Бельтиков, уже принявший хорошо по этому случаю с сочувствовавшими ему друзьями, возвращался домой с полной сеткой пива, которое посчастливилось купить, поскольку был в числе тех, кто первым увидел вставшую под разгрузку машину. Тяжело отдуваясь, он поставил или положил сетку с пивом на скамейку, где сидел, развалившись, какой-то мужик. В своем подъезде он таких не видел — явно пришлый. Да Бельтикова поначалу этот тип и не интересовал вовсе. И не из-за пьяного желания «побазарить» с незнакомым человеком, а вот что-то в лице, вернее, вначале в прическе, его привлекло. «Чем-то он похож на композитора Антона Рубинштейна, — с пьяной безапелляционностью решил Бельтиков. — Пышная шевелюра, квадратный лоб, короткий нос...» А коли так, то возникла необходимость познакомиться.
— Хотите пива? — по-простецки, как ему показалось, спросил Бельтиков.
«Рубинштейн» глянул чуть ли не с испугом.
— Что вы, что вы! Спасибо! Я вот тут жду...
— Чепуха! Никого не надо ждать. Надо пить пиво.
И он протянул бутылку, которая была принята бережно и осторожно, словно хрустальная ваза. Себе Бельтиков тоже вытянул из сетки бутылку, скребнул пробкой спинку скамейки, отчего пробка отлетела, со звуком шмякнувшись об асфальт. «Рубинштейн» повторил маневр, и вот уже они потягивали пиво, выясняя друг у друга (приоритет, понятно, держал Бельтиков) анкетные данные. Выяснилось, что «Рубинштейна» звать не Антон, а Иван, что фамилия у него Зайцев, а отчество Фадеич, что он тоже в данный момент ни на какой службе не состоит, поскольку в Горзеленхозе, где он до недавнего времени подвизался, работают в основном женщины, а они никак не хотят понимать, что запах, который после вчерашнего дня, не может быть поставлен человеку в вину, поскольку после работы никто человеку выпить запретить не может. Пришлось уйти.
— На шабашку надо ехать, на заработки, — убежденно заявил Бельтиков.
— А что, — встрепенулся Рубинштейн-Зайцев. — Я по плотницкому делу могу. Ну и там, если механизмом каким, тоже сумею...
— Знаешь что, пошли-ка ко мне домой. Там все досконально обсудим, что к чему.
«Достонально», а именно так произносил это слово Фадеич, как впоследствии имел неоднократную возможность убедиться Бельтиков, обсудить вопрос Рубинштейн-Зайцев не возражал в принципе, но его беспокоило, как отнесется к его визиту супруга нового знакомого.
— Нету супруги. В загранкомандировке. Один я.
Насчет загранкомандировки сказано было сильновато и не по делу, но кого в данной ситуации могут интересовать такие детали?
В домашних условиях Фадеич повел себя более раскованно. Биографические его данные пополнились довольно любопытными фактами. Оказалось, что он фронтовик, на войне был в строительных войсках, непосредственного участия в боевых действиях не принимал, да и пришелся на его долю неполный год, когда эти самые боевые действия происходили. Жены нету, точнее была, да, как говорится, сплыла. На скамейке должно было состояться свидание, но баба — куда она денется, а пивом не каждый день угощают, да и с хорошим человеком тоже не всякий раз поговорить приходится.
За приятной беседой на темы как конкретные, так и отвлеченные и родилась идея создания шабашного десанта. Фадеич брал на себя миссию подбора соответствующих кадров. («У меня есть на примете мужички подходящие. Все могут. Один так вообще всегда в буграх ходит»).
...И вот этот-то самый, который «всегда в буграх» приближался сейчас к страдающему Бельтикову. В одной руке он нес небольшой чемоданчик, довольно потрепанный, видавший виды, и полотняную сумку, в которой угадывалось нечто, внушающее надежду.
При виде Бельтикова улыбка у Алика несколько деформировалась, и стала понятна причина такой криворотости: верхних передних зубов не было. Причину этой щербатости Бельтиков узнал несколько позже, а пока что, вяло пожав протянутую руку, покосился на сумку.
— Привет труженикам пера! Точность — вежливость королей. Головка бобо? Сейчас полечимся.
И Алик торжественно извлек из сумки банку с пивом.
— Ну благодетель! Вот это, я понимаю, благотворительность! — заговорил Бельтиков языком Карлсона, который живет на крыше. — Вот уважил, так уважил!
И оба стали по очереди припадать губами к банке, нимало не смущаясь тем, что кто-то их может увидеть.
— Сейчас подлечимся и двинем на вокзал. Наши архаровцы уже ждут наверно. Договорились ехать, значит, будем ехать, — рассуждал Алик вслух.
И Бельтикову уже не казалось решение, принятое вчера на совещании-попойке членами бригады, мягко говоря, несостоятельным. Все будет о’кей. Вчера, во всяком случае, так казалось. Временное утреннее сомнение можно отнести за счет состояния. Поправилось состояние, поправилось настроение. Так что, вперед, с песней!
* * *
Фатеев, вынужденный оторваться от важного дела — писания бумаги (а в ней и надо-то было всего несколько фраз) — недовольно уставился на посетителя.
