Разница между симпатией и уважением
Хартмут: Я очень радуюсь, когда вижу, что кто-то путем расстановки семьи нашел решение своих проблем. Эта радость превышает мое чувство сострадания. Когда я вижу, как здесь находятся решения проблем, моя радость становится просто безграничной.
Позавчера, по пути домой, я вспомнил, что мои родственники, о которых я почти ничего не знал, еще не были включены в мою внутреннюю картину нашего семейства. К этим родственникам принадлежат брат и сестра моего отца. Оба они занимались оккультизмом, и в семье о них предпочитали не упоминать. Это было настоящим табу. Тетю я еще застал, когда она интенсивно занималась спиритизмом — передачей спиритических посланий путем автоматического письма. А вообще она была медиумом и часто проявляла симптомы «переселения личности». Дядю я никогда не видел. Никто в семье, кроме тети, никогда не упоминал о нем. Мне только известно, что...
Б.Х.: Все эти подробности нам не нужны. Достаточно того, чтобы ты сам знал о принадлежности этих родственников к твоей системе и предоставил бы им достойное место в ней. Знаешь, ты говорил о них очень неодобрительно.
Хартмут: Это было так сильно заметно? '
(Смех в группе.)
Б.Х.: Такое нельзя скрыть.
Хартмут: Но по отношению к тете у меня все-таки преобладают позитивные чувства. Она мне нравилась.
Б.Х.: Здесь речь идет не о симпатии, но об уважении. Уважение гораздо значительнее!
Равные среди равных
Тэя: В голове у меня словно прояснилось, и это очень приятное чувство.
Б.Х.: Когда чувство невиновности ушло, приходит ясность ума.
ТЪя (смеется): Вероятно, ты прав. Я о многом размышляла. Осознание разницы между просто признанием и уважением стало для меня очень важным. Раньше я не различала эти две формы поведения, но сейчас знаю, что разница между ними есть, и после того, как мы сможем признать что-
216
либо или кого-либо, нам придется сделать следующий шаг — к уважению. Так я думаю сейчас.
Б.Х.: Признанию здесь нет места! Когда мы что-либо признаем, мы ведем себя так, словно нам позволено также отказаться от реальности признаваемого.
Тэя: Я рада уже тому, что вообще смогла достичь этой степени познания.
Б.Х.: Но этого еще недостаточно! Абсолютно недостаточно!
Тэя: Это я тоже заметила.
Б.Х.: Самое существенное и важное заключается в том, что от нас требуется согласие со случившимся без сожалений и задних мыслей. В этом смысле уважать - значит соглашаться с ним таким, какое оно есть. И уважать кого-либо означает: я согласен с тем, что он такой, какой есть. Я согласен с его судьбой — такой, какая она есть, и с его семейно-систем-ными переплетениями — такими, какие они есть. Такое поведение является большим смирением и способствует сохранению дистанции по отношению к реальностям судьбы. Эта же дистанция содержит в себе истинный здоровый интерес и скрытую воздействующую силу. Только соглашаясь с судьбой, такой, какая она есть, мы иногда получаем силу, необходимую для ее изменения.
Тэя: По-моему, это очень важный пункт. Я очень легко смешиваю мою собственную судьбу с другим...
Б.Х.: Признание собственных ошибок ни к чему не ведет. Пренебрежительные замечания по отношению к самому себе или негативный самоанализ только оказывают на нас вредное воздействие. Я еще ни разу не видел, чтобы из такого поведения вышло что-то хорошее. Подобными замечаниями мы словно даем понять другим: «Пожалуйста, признай меня таким, какой я есть! Я такой незначительный!» Но это только раздражает их, так как наше самоуничижение заставляет другого занять более высокую позицию по отношению к нам и лишает его свободы быть равным среди равных.
Примиряющее познание
Роберт: На меня производит большое впечатление то, как осознание | моей ситуации, которого я позавчера достиг в результате расстановки семьи, постепенно оказывает воздействие на меня. У меня перед глазами все еще стоят картины констелляций: моя дочь и моя маленькая умершая сестра позади нее. Очевидно, я страшно горевал после ее смерти и поэтому не уделял достаточно внимания другим членам своей семьи и относился к ним несправедливо, особенно к жене.
(Роберт очень взволнован.)
Б.Х.: Тебе нужно ей это объяснить. Это вас помирит.
217
О свободе и несвободе
Клаудия: Я все еще думаю о своей нынешней семье и только начинаю понимать все аспекты моей ситуации.
Б.Х.: Воздействие подобного познания может продолжаться еще в течение долгого времени.
Клаудия: Я рассказала здесь о том, что моя мать может совершить самоубийство, потому что раньше думала, что она все же способна причинить нам подобное горе. Сейчас эта проблема стала мне понятной, и я намерена позволить этому осознанию оказывать воздействие на мою жизнь.
Б.Х.: Расскажи своей матери обо всем этом. Покажи ей картину расстановки вашей семьи — особенно ту констелляцию, когда ее брат встал рядом с ней. Это было бы хорошим подарком к ее дню рождения от нашего курса.
Клаудия (смеется): Еще вчера я радовалась тому, что мне не нужно ехать к ней.
Б.Х.: А сейчас ты все испортила! Ты заметила?
Клаудия: Это и было моим намерением.
Б.Х.: Это тебе удалось, и сейчас уже невозможно ничего исправить. Некоторые считают, что они свободны после совершения какого-нибудь поступка. Никто не свободен после совершения каких-либо действий, но только до этого.
Сдержанность обеспечивает энергией восприятия и силой
Лео: Здесь у меня возникло чувство принадлежности к i'eMy-то. Что касается моего домашнего очага, я просто подожду, что будет.
Б.Х.: Ты должен просто ждать и позволить судьбе удивить тебя изменениями, происходящими без усилий и намерений с твоей стороны. Для этого тебе потребуется большая внутренняя сила сдержанности, и эта сила будет передана другим.
Франк: У меня действительно происходят некоторые изменения, и эти изменения складываются в картину, которая помогает мне ждать до тех пор, пока не произойдут какие-то события. Сейчас я могу ждать, не оттесняя что-то в сторону, но продержаться до конца.
Б.Х.: ...Ждать со смирением.
Границы невиновности
Йонас: Меня волнует одна проблема, и мне бы хотелось услышать твое мнение об этом. Последние десять лет я постепенно становился
218
все ближе и ближе к своему отцу, и в процессе этого сближения вдруг открыл для себя существование замечательного чувства любви между нами. Благодаря этой любви и связанному с ней доверию он однажды рассказал мне, что когда-то позволил поставить себя охранником у выхода из концлагеря на три недели. Ему было тогда двадцать лет. Думать об этом для меня все равно что ходить по лезвию бритвы, и мне хочется от этого избавиться.
Б.Х.: Ты ошибаешься.
Йонас: Ты имеешь в виду, что он сам этого захотел?
Б.Х.: Нет, ему просто пришлось.
Йонас: Этот факт в жизни моего отца я не могу принять.
Б.Х.: У тебя нет права его судить.
Недавно я видел по телевизору передачу об одной югославской поэтессе, которая хотела, чтобы был поставлен памятник немецкому солдату. Его послали со специальным отрядом расстреливать группу захваченных партизан, но он отказался, встал рядом с ними и тоже был расстрелян.
Спрашивается, что за человек был этот солдат? Хороший или плохой? Спрашивается, что же он такое действительно сделал? Он просто избежал своей судьбы. Если бы он согласился их расстрелять, зная, что переплетен со своей группой, а приговоренные к расстрелу - со своей, и что судьба распорядилась так, что это ему пришлось бы расстрелять их и что он согласен с этим, какими бы ни были последствия, — это было бы действительно значительным. Полагать, что, выбирая смерть, мы избегаем определенной судьбы — дешево. Ты понимаешь?
Тебе нужно отдать себе отчет в том, что твой отец тогда был вплетен в определенную ситуацию и что тебя все это не касается! Тебе не позволено судить, правильно или неправильно он поступил.
Йонас: Наконец мне все стало понятнее.
