— Путч будет иметь успех лишь тогда, когда будет ликвидирована вся верхушка клики Обреновича.
— Так должно быть и после отречения Александра? — не унимался Михаил.
— И даже после смерти Александра. Клика будет цепляться за всякую соломинку, лишь бы удержаться у власти. Они могут собраться вокруг Луньевицей или внебрачного сына Милана от Артемизии Йоханиди. Нет, их нужно убирать, причем всех. Нам не нужна гражданская война. Для Австрии это был бы подходящий повод, чтобы захватить нас, как они проделали это с Боснией. Нужно убрать всех, — повторил он, подчеркивая каждое слово.
— Но не Цинцар-Марковича, — упорствовал Апис.
Машин побагровел.
— С чего это Вы стали таким чувствительным? Против ликвидации короля у Вас не было никаких возражений.
— Это совсем другое дело, — возразил Апис. — Из истории известно, что правитель, оставивший трон, не менее опасен, чем правящий. Вспомните о Милане. Мертвые же короли еще никогда, исключая трагедии Шекспира, не вставали из гроба.
— Мне очень жаль, Димитриевич, — сказал Машин, исчерпывая тему, — за это решение проголосовало большинство. Вы и Василович в меньшинстве.
Молча, в ужасе слушал Михаил эту перепалку. Он не знал, что именно вызывало в нем больше неприятия — ничем не оправданный смертный приговор премьер-министру или то, что Апис на небрежное упоминание Машина о ликвидации короля лишь блеснул своим остроумием насчет мертвых королей и Шекспира. Михаила до боли пронзило сознание того, что его с самого начала обманывали. Он почувствовал бессильную ярость связанного по рукам пленника. Да, у него были связаны руки. Пойти сейчас против заговора было равносильно самоубийству. Машин обошелся бы с ним так же, как и с капитаном Гаговичем. Единственное, что Михаил мог бы сделать, — это раскрыть все планы Александру, чем предотвратил бы одно кровопролитие и вызвал другое. В этом случае погибли бы не только собравшиеся здесь люди, но и множество других, неважно, участвовали они в заговоре против Александра или нет. Для короля это был бы только повод уничтожить своих врагов.
Капитану Мике Йосиповичу поручалось убить военного министра, лейтенанту Милошу Поповичу — министра внутренних дел. Оба офицера были на службе и не могли участвовать в этой встрече, но оба были из Седьмого пехотного полка, командование которым ночью должен был взять на себя полковник Машин.
— Я разговаривал с ними обоими сегодня после обеда, они заверили меня, что мы можем на них рассчитывать, — сообщил Машин. — Позже я еще раз все обговорю с ними в казарме Палилула.
— Известно ли Вам, господин полковник, что лейтенант Попович помолвлен с дочерью министра внутренних дел? — спросил Радакович.
Машин лишь раздраженно посмотрел на него. Поскольку он сам выбрал для этого задания лейтенанта Поповича, то усмотрел в этом сомнение в его, Машина, компетентности.
— Господа, мне кажется, у Вас слишком много свободного времени, отсюда и потребность поболтать. Да, я в курсе этих слухов, но Попович заверил меня, что это не так. Он всего лишь танцевал с ней пару раз, и не более, — сказал Машин, а затем обратился к молодому пехотному офицеру с глубоко сидящими зелеными глазами и выражением постоянной неудовлетворенности на загорелом, с лисьим выражением лице. — О Вашем задании мне не нужно напоминать, Танкосич?
— Нет, господин полковник, — ответил лейтенант с какой-то дьявольской усмешкой, позволившей увидеть его испорченные зубы и острые резцы. — Я выполню Ваше задание с удовольствием. Как раз на прошлой неделе этот маленький негодяй Никодим заставил меня и еще одного офицера десять минут стоять по стойке «смирно» за то, что при его появлении мы, видите ли, не так быстро встали. Дело было в «Колараце». Половина штатских, сидевших там, сочли это забавной шуткой, но остальные встали и вышли из ресторана. На этом смех прекратился. Не беспокойтесь, господин капитан, раньше, чем я всажу ему пулю в лоб, он сильно пожалеет, что вообще появился на свет.
— Я категорически запрещаю любое излишнее насилие, Танкосич. Казни должны производиться только по воинским принципам. Это относится ко всем, господа. Людям нужно сообщать о вынесенном им приговоре и уже затем приводить его в исполнение. Никаких оскорблений, никаких обвинений и тем более никакой жестокости. Вы меня поняли, лейтенант Танкосич?
Молодой офицер вытянулся по стойке:
— Так точно, господин полковник!
Он ухмыльнулся. Если ему и не нравились указания полковника, он был достаточно умен, чтобы это не показывать. Порученное ему задание было слишком важным, чтобы рисковать его потерей из-за нарушения субординации.
— Значит, и братьев Луньевицей тоже? — спросил Михаил, похолодев.
Он знал их с тех пор, как они ходили в детский сад; позднее, когда жил с Драгой в домике за офицерским клубом, часто брал парнишек на футбольные матчи, а затем вел в трактир, чтобы эти вечно голодные бедняги поели что-нибудь приличное. У них был невероятный аппетит и такие же невероятно ужасные манеры за столом, но они забавляли Михаила своим незатейливым юмором и показным неуважением к возрасту, богатству и авторитету. Для людей типа Машина или Мишича юмор такого рода был просто недоступен.
Михаил встал.
— Я протестую. Причем как от своего имени, так и от имени принца Петра. — Он повысил голос: — Сколько раз я должен повторять: принц объявил, что он согласен на государственный переворот, а не на резню.
Его гнев не произвел никакого впечатления ни на Машина, ни на остальных. Полковник свернул лежавшие на столе карты.
— Даже если бы сам я был другого мнения, большое число наших сторонников в качестве цены за их участие потребовали ликвидации братьев Луньевицей. Таким образом, этот вопрос больше не обсуждаем. — Он обратился к собравшимся: — Как известно, капитан Люба Костич проведет нас через дворцовую охрану, как только Шестой и Седьмой полки займут свои позиции. При этом полевые орудия капитана Яновича стоят в полной боевой готовности.
— Простите, господин полковник, — вмешался Радакович, — предположим, чисто теоретически, что операция против Конака идет не по плану. Какая-нибудь задержка, неожиданное препятствие или вообще… — Он чуть было не сказал «неудача», но мрачное выражение на лице полковника заставило его выбрать не такое опасное слово: — Неразбериха. Кто-то даст нам указания, или мы должны подождать, или… — Увидев, что лицо Машина стало еще более мрачным, он быстро добавил: — Я хочу сказать, господин полковник, это может повредить делу, если мы чересчур поспешим.
— Вы, вероятно, не были сегодня в клубе?
— Нет, господин полковник, я был на дежурстве.
— Надо было подмениться. Тогда бы Вы знали, что между нами в Конаке и отдельными группами будет поддерживаться постоянная связь. Необходимые для этого люди уже выделены. Если у Вас есть какие-либо сомнения относительно порученного Вам задания, скажите мне сейчас. Мы можем Вас освободить от этого, и никто Вас за это не упрекнет.
Капитан покраснел, и капли пота проступили на его лбу. Жара в комнате становилась невыносимой. Он нервно схватился за ворот кителя, чтобы расстегнуть его, и тут же кое о чем вспомнил. На обсуждении полковник неоднократно заявлял, что после переворота только те офицеры останутся в командовании, которые являют собой пример образцового, корректного воинского облика. Армия должна по выправке и дисциплине стал такой же безупречной, как и во времена короля Милана.
— Никаких сомнений, господин полковник. Напротив, я горд вашим доверием. Хотел только спросить.
Нетерпеливым движением руки Машин отмахнула от извинений.
— Что касается Вас, Мика, — обратился он к полковнику Наумовичу, который, сутулясь, совершенно очумелый от жары и духоты, сидел в углу, — то я хочу еще раз напомнить, что успех дела во многом зависит от Вас. Это означает, что жизнь примерно ста пятидесяти офицере и кадетов находится в Ваших руках.
Наумович с ужасом вскинулся.
— Ста пятидесяти? — хрипло повторил он. — Последний раз Вы говорили тридцать пять.
Машин кивнул.
— Так и было. Но время идет, и их стало больше. Какая, черт побери, разница? Или Вы, как договаривались будете у этих проклятых ворот, или Ваши часы сочтены. Ровно в час ночи. Вы ждете нас там до двух. Если мы к этому времени не появились, значит, дело переносится.
Наумович с трудом поднялся. Вымученная улыбка блуждала по его лицу.
— Неужели кто-то думает, что я не буду на месте? — Он посмотрел на каждого и остановил свой взгляд на капитане Димитриевиче. — Разве я еще сегодня утром не сказал, что буду там?
— Вы что, видели Аписа сегодня утром? — спроси Машин.
— Так точно, господин полковник.
— Где?
— У меня дома.
— Разве я категорически не приказал, чтобы Вас не видели вместе?
