но этот метод отменили, как садистский. Сейчас меняют кровь на обогащенные кислородом синие чернила. Осужденный успевает увидеть, как он голубеет, а перед смертью синеет.
Стало ясно: телевизионный комментатор не шутил. Сердце екнуло, уж очень не хотелось сменить кровь на чернила. Ситуация довела решимость до предела. Теперь я был готов биться на смерть, лишь бы вновь не оказаться в заключении, лишь бы не принять смерть по законам Бюрократии. Ух как не хотелось становиться голубым, а тем более в до смерти синим.
— Да уж?! — дал оценку местной судебной системе Сато из-за двери, и я чувствовал в его голосе нотки страха.
— Не оборачивайся и никому не открывай дверь в течение часа.
— Понял, — принял приказ к исполнению старик, он начал привыкать к устным приказам и даже не попросил подтвердить устное распоряжение бумажкой.
На улице иногда на нас оборачивались, но все же мы сошли за женщин, пусть и безобразных, но женщин. Впрочем, один резвый старичок всучил Сато визитку. Видно его заворожили восточные очи моего напарника. Если бы ухажер пригляделся к мощной фигуре «красавицы», то не тыкал бы визиткой о подушку-грудь беглого зека. Хотя, вкусы бывают ох какие разные.
Наконец назойливый старичок отцепился, но лишь после обещания Сато скоро позвонить и готовности подписать официальное приглашение в кино на ночной сеанс.
Влюбленный ускакал заполнять бланк приглашения, а мы продолжили путь в посольство. Больше сексуальные маньяки не попадались. На нас оглядывались, но, слава Богу, больше не кадрили.
Все сложилось по нашему плану: выбрались из подземелья, сбежали из суда, добрались до посольства. Но ложка дегтя, как известно, испоганит бочку меда. Роль дегтя исполнял усиленный наряд полиции у нашей цели. Видно даже медлительные бюрократы из сыска догадались, что у нас лишь одна дорога: в посольство Галактики. Кто еще из аборигенов по доброй воле поможет беглым зекам, осужденным на страшную чернильную смерть?
Мы обошли квартал со всех сторон, но охрана топталась на каждом шагу. У меня осталась пара чистых бланков, заготовленных в подземелье Канцелярии строгого режима. Вот их, особенно не надеясь на успех, я в ближайшей подворотне заполнил. С этими подделками мы пошли на приступ недоступного бастиона.
Полицейский взглянул на документы, вложил их в карманный индикатор, и тот замигал неоновой лампочкой. Полицейский поддержал предупредительные вспышки трелью свистка. А мы так надеялись на эту бумажку — нашу «соломинку» спасения.
«Полицейская гнида!» — сверкнула единственная мысль, а дальше я уже не думал. Теперь все решали руки и ноги, хитрости, интеллект и прочие уже не котировались. Впрочем и боевое мастерство при неравенстве сил мало что решало, но лучше стать покойником в бою, чем позорно посинеть в камере смертников.
Пятка вышибла свисток с полудюжиной зубов. Сато оглушил напарника беззубого свистуна. И хоть сразу вокруг нас сомкнулось плотное кольцо блюстителей закона, мы медленно пробивались к заветной двери, оставляя за собой скулящие и молчаливые окровавленные тела.
Все посольства во вселенной являются территорией страны, интересы которой представляют. Так что до границы-двери нам оставалось метра два-три, как над нами завис вертолет. Сначала ему не придали особого значения, но, когда с него посыпались пачки макулатуры, мы были обречены. Нас оглушило и засыпало грудой старых бумаг, и тут уж нас без проблем окольцевали наручники.
Готов был погибнуть, но не даться врагу, а они схватили у самой двери. От обиды даже слеза накатила, но ее ветром сдуло. А Сато мою слабость не заметил, так и остался в его глазах несокрушимым кумиром.
Нас, как особо опасных преступников-рецидивистов отправили в бронированную камеру на самый глубокий, сотый этаж Канцелярии строгого режима. Из каземата до суда даже на прогулки не выводили. Лишь после каждого скудного обеда нас посещал следователь. Наше заключение длилось по моим ощущениям бесконечно, но если мерить время обедами, то около трех недель.
Наконец нас отправили в суд. На этот раз у меня не было никаких «липовых» документов, а без бумажек на мои хитрости судья и ухом не повел. Конвоиры уже знали о наших подвигах, и ни одна из уловок не сработала.
Суд вершился скорый и по меркам Бюрократии справедливый.
Нас конвой из предосторожности не водил в сортир, так что, узнав приговор, едва не обмочился. Судья наградил нас высшей мерой наказания. А как ее приводят в исполнение, вы уже знаете.
Нас отправили в туже бронированную камеру. Наверняка на планете опаснее нас преступников не нашлось. Убийцы и грабители были, но неисправимые фальсификаторы документов давно вымерли. Подделка документа — табу.
На наши прошения о помиловании пришел отказ Верховного Суда. А вскоре приговор утвердил президент планеты. Нам оставалось ждать смертный час и готовить дух к встрече с неизбежным. И ночью, и наяву мне мерещилась капельница синих, смертельно ядовитых чернил. Я уже не вел счет времени, нас впереди ждала Вечность. То ли Вечное Ничто, то ли Рай или Ад. Впрочем, рано ли, поздно ли, но все попадут на Суд Божий, только это размышление несколько успокаивало. Вот только инстинкт самосохранения пытался отсрочить Час Великого Перехода, жажде жизни было наплевать на все философии.
Бежать невозможно, и я почти смирился с Неизбежным. Когда нас вели в зал исполнения приговоров, то я казался самому себе невозмутимым, словно сфинкс. Сато, как восточный человек, старался не «терять лицо», то ли действительно смирился.
В зале помимо медиков оказалось 3–4 десятка свидетелей, так предписывал закон планеты. Свидетели шушукались, шуршали обертками конфет, словно перед началом киносеанса и обсуждали варианты нашего поведения во время бюрократического аутодафе.
Нас усадили на кресла и надежно к ним привязали специальными ремнями. Затем подкатили капельницы с темно-синими емкостями. Вообще-то емкости, если внимательно приглядеться, были из обычного стекла, а в них плескалась наша чернильная Смерть. На Бюрократии даже Смерть рисуют не с косой, а с авторучкой.
К нам подошли хирурги, протерли места будущих уколов антисептиками и подсоединили к капельницам и емкостям для стока крови. В зале аплодировали. Видно процесс умерщвления доставлял аборигенам удовольствие.
Мы участвовали в некоем маразматическом спектакле. Наша кровь планировалось использовать в виде чернил, а чернила шли на смену крови.
Я чувствовал ток холодной синевы, вытесняющей горячую кровь. По телу пошел озноб. Я всматривался в зеркало напротив: лицо медленно синело. Голова соображала, наверно чернила временно могли заменять кровь. Но вот сначала слегка поголубевшее лицо потемнело до черноты. В зале опять зааплодировали, что-то кричали, словно в театре. Мне даже почудилось: бис! Но видно кислород в чернилах кончился, в голове помутилось, и я успел
