Хоть убей, не мог я набраться духу заговорить с кем-либо из этих степенных горожан; мне совестно было даже к ним подойти таким оборванным и грязным; спросишь, где дом такой особы, как мистер Ранкилер, а тебе, чего доброго, рассмеются в лицо. Вот и мотался я из конца в конец улицы, с одной стороны на другую, слонялся по гавани, словно пес, потерявший хозяина, и, чувствуя, как у меня тоскливо сосет под ложечкой, время от времени безнадежно махал рукой. День между тем вступил в свои права — было, наверно, часов уж девять; измученный бесцельным блужданием, я невзначай остановился у добротного дома на дальней от залива стороне; дома с красивыми чистыми окнами, цветочными горшками на подоконниках и свежеоштукатуренными стенами; на приступке, по-хозяйски развалясь, зевала гончая собака. Признаться, я даже позавидовал этому бессловесному существу, как вдруг дверь распахнулась и вышел осанистый румяный мужчина в пудреном парике и очках, с умным и благодушным лицом. Обличье мое было столь неприглядным, что никто и головы не поворачивал в мою сторону, он же задержал на мне свой взор и был, как я узнал потом, так поражен моею жалкой наружностью, что сразу подошел ко мне и осведомился, зачем я тут.
Я сказал, что пришел в Куинсферри по делам, и, приободрясь немного, спросил у него дорогу к дому мистера Ранкилера.
— Хм, — произнес он, — я только что вышел из его дома, и, по весьма странному совпадению, я — он самый и есть.
— Тогда, сэр, я вас прошу об одолжении, — сказал я, — дозвольте мне с вами поговорить.
— Мне неизвестно ваше имя, — возразил он, — и я впервые вас вижу.
— Имя мое — Дэвид Бэлфур, — сказал я.
— Дэвид Бэлфур? — довольно резко и словно бы в удивлении переспросил он. — Откуда же вы изволили прибыть, мистер Дэвид Бэлфур? — прибавил он, очень строго глядя мне в лицо.
— Я, сэр, изволил прибыть из множества самых разных мест, — сказал я,
— но думаю, мне лучше рассказать вам, как и что, в более уединенной обстановке.
Он вроде как призадумался на мгновение, пощипывая себе губу и поглядывая то на меня, то на мощеную улицу.
— Да, — сказал он. — Так будет, разумеется, лучше.
И, пригласив меня следовать за ним, он вошел обратно в дом, крикнул кому-то, кого мне было не видно, что будет занят все утро, и привел меня в пыльную, тесную комнату, заполненную книгами и бумагами. Здесь он сел и мне велел садиться, хотя, по-моему, не без грусти перевел глаза с чистенького стула на мое затасканное рубище.
— Итак, если у вас ко мне есть дело, — промолвил он, — прошу быть кратким и говорить по существу. Nec germino bellum. Trojanum orditur ab ovo [7], — вы меня понимаете? — прибавил он с испытующим взглядом.
— Я внемлю совету Горация, сэр, — улыбаясь, ответил я, — и сразу введу вас in medias res [8].
Ранкилер с довольным выражением покивал головой; он для того и ввернул латынь, чтобы меня проверить. Но хоть я видел, что он доволен, да и вообще слегка воспрянул духом, кровь мне бросилась в лицо, когда я проговорил:
— Я имею основания полагать, что обладаю известными правами на поместье Шос.
Стряпчий вынул из ящика судейскую книгу и открыл ее перед собою.
— Да, и что же? — сказал он.
Но я, выпалив заветное, онемел.
— Нуте-ка, нуте-ка, мистер Бэлфур, — продолжал стряпчий, — теперь надобно договаривать. Где вы родились?
— В Эссендине, сэр, — сказал я. — Год тысяча семьсот тридцать третий, марта двенадцатого дня.
Я видел, что он сверяется со своею книгой, но что это могло означать, не понимал.
— Отец и мать? — спросил он.
— Отец мой был Александр Бэлфур, наставник эссендинской школы, — сказал я, — а мать Грейс Питэрроу, семья ее, если не ошибаюсь, родом из Энгуса.
— Есть ли у вас бумаги, удостоверяющие вашу личность? — спросил мистер Ранкилер.
— Нет, сэр, — сказал я, — они у нашего священника мистера Кемпбелла и могут быть представлены по первому требованию. Тот же мистер Кемпбелл поручится вам за меня, да если на то пошло, и дядя мой, думаю, не откажется опознать мою личность.
— Не о мистере ли Эбенезере Бэлфуре вы говорите? — спросил стряпчий.
— О нем самом, — сказал я.
— С которым вы имели случай свидеться?
— И которым был принят в собственном его доме, — ответил я.
— А не довелось ли вам повстречать человека, именуемого Хозисоном? — спросил мистер Ранкилер.
— Довелось, сэр, на мою беду, — сказал я. — Ведь это по его милости, хотя и по дядиному умыслу, я был похищен в двух шагах от этого самого города, насильно взят в море, претерпел кораблекрушение и тысячу иных невзгод, а теперь предстал пред вами таким оборванцем.
— Вы помянули, что попали в кораблекрушение, — сказал Ранкилер. — Где это произошло?
— Подле южной оконечности острова Малла, — сказал я. — А выбросило меня на островок по названию Иррейд.
— Э, да вы более меня смыслите в географии, — усмехаясь, сказал он. — Ну что ж, пока, не скрою, все это в точности совпадает с теми сведениями, которые я имею из других источников. Но вас, говорите, похитили? В каком это смысле?
— Да в самом прямом, сэр, — сказал я. — По пути к вашему дому меня завлекли на борт торгового брига, оглушили страшным ударом по голове, швырнули в трюм — и кончено, а очнулся я уже в открытом море. Мне было уготовано рабство на плантациях, но по милости господней я избежал этой судьбы.
— Бриг разбился двадцать седьмого июня, — заглянув в книгу, сказал Ранкилер, — а нынче у нас двадцать четвертое августа. Пробел нешуточный, мистер Бэлфур, без малого два месяца. Вашим друзьям он уже послужил причиной для серьезного беспокойства. И я, сознаюсь, не почту себя в полной мере удовлетворенным, покуда не сойдутся все сроки.
— Право же, сэр, мне не составит труда восполнить этот пробел, — сказал я. — Но прежде чем начать свой рассказ, я бы рад был увериться, что говорю с доброжелателем.
— Так получается порочный круг, — возразил стряпчий. — Я не могу составить твердых суждений, покуда не выслушаю вас. Я не могу назваться вашим другом, пока не буду располагать надлежащими сведениями. В ваши же лета более приличествует доверительность. Вы знаете, мистер Бэлфур, какая у нас есть поговорка: зла боится, кто сам зло чинит.
— Не забудьте, сэр, что я раз уже пострадал за свою доверчивость, — сказал я. — И что меня отправил в рабство не кто иной, как человек, который, сколько я понимаю, платит вам за услуги.
Все это время я понемногу осваивался с мистером Ранкилером и чем тверже чувствовал почву под ногами, тем более обретал уверенности в себе. И на этот выпад, который я сам сделал с затаенной улыбкой, он откровенно расхохотался.
— Ну, ну, вы сгустили краски, — сказал он. — Rui, non sum [9] Я и правда был поверенным в делах вашего дядюшки, но меж тем, как вы (imberbis juuenis custode remoto [10]) развлекались на западе, здесь немало воды утекло; и если уши у вас не горели, то никак не оттого, что вас тут мало поминали. В тот самый день, когда вы потерпели бедствие на море, ко мне в контору пожаловал мистер Кемпбелл и потребовал, чтобы ему во что бы то ни стало предъявили вашу особу. О вашем существовании я даже не подозревал; а вот батюшку вашего знавал коротко, и, судя по сведениям, коими располагаю (и кои затрону позднее), я склонен был опасаться наихудшего исхода. Мистер Эбенезер признал, что виделся с вами; заявил (хоть это представлялось малоправдоподобным), будто бы вручил вам значительные деньги и вы отбыли в Европу, вознамерясь завершить свое образование, что было и правдоподобно и вместе похвально. На вопрос, как могло статься, что вы не известили о том мистера Кемпбелла, он показал, будто вы изъявили большое желание порвать всякие связи с прошлым. На дальнейшие вопросы о нынешнем вашем местопребывании отговорился неведением, однако предположил, что вы в Лейдене. Таков вкратце смысл его ответов. Не убежден, что кто-нибудь поверил им, — с улыбкой продолжал мистер Ранкилер. — В особенности же прогневили его некоторые выражения, которые позволил себе употребить я, так что, коротко говоря, он указал мне на дверь. Мы, таким образом, оказались в совершенном тупике, ибо как ни хитроумны были наши догадки, им не было и тени доказательств. И в это самое время, откуда ни возьмись, — капитан Хозисон с вестью, что вы утонули; на том все раскрылось; однако без какихлибо последствий, кроме горя для мистера Кемпбелла, ущерба для моего кармана и нового пятна на имени вашего дяди, коих и без того было предовольно. Так что теперь, мистер Бэлфур, — заключил он, — вы уяснили себе ход событий и в состоянии судить, в какой мере мне, можно довериться.
