Интересны конкретные детали сего «проекта»: Штаден, во-первых, предлагал для отвлечения Грозного от Ливонии создать ему новый фронт в Поморье, на севере, нанести удар со стороны Студеного моря, откуда он не ждет нападения. Далее подробнейшим образом расписываются все северные морские пути, коими имперским войскам следует добираться до России, в устья каких рек заходить кораблям для высадки десанта, какими дорогами и к каким городам войскам двигаться уже после высадки, где и что грабить в первую очередь. Скрупулезно оговаривается также, сколько вообще людей и артиллерии потребуется для осуществления намечаемой операции, даются указания точных расстояний между городами, объясняется, где надо создать военные базы и как велики должны быть оставляемые в городах гарнизоны. Например, Штаден пишет: «Когда будет занято свыше 300 миль вдоль морского берега и в глубь материка вдоль течения Онеги, следует в Каргополе на перевале, где начинается течение рек, впадающих в Волгу, устроить большой укрепленный лагерь». Или такой совет: «С отрядом в 500 человек - половина мореходцев - следует занять Соловецкий монастырь. Пленных, взятых с оружием в руках, надо увезти в империю на тех же кораблях. Они должны быть закованы в кандалы и заключены по тюрьмам в замках и городах; их можно будет отпускать и на работу, но не иначе, как в железных кандалах, залитых у ног свинцом»[479].
Касательно судьбы самого русского царя Ивана, то Штаден считал, что государя «вместе с его сыновьями, связанных, как пленников, необходимо (тоже) увезти в христианскую землю (т. е. в империю). Когда великий, князь будет доставлен на ее границу, его необходимо встретить с конным отрядом в несколько тысяч всадников, а затем отправить его в горы, где Рейн или Эльба берут свое начало. Туда же тем временем надо свезти всех пленных из его страны и там, в присутствии его и обоих его сыновей, убить их так, чтобы они (т. е. великий князь и его сыновья) видели все своими собственными глазами. Затем у трупов надо перевязать ноги около щиколоток и, взяв длинное бревно, насадить на него мертвецов так, чтобы на каждом бревне висело по 30, по 40, а то и по 50 трупов; одним словом, столько, сколько могло бы удержать на воде одно бревно, чтобы вместе с трупами не пойти ко дну. Бревна с трупами надо бросить затем в реку и пустить вниз по течению»[480]. Такой вот действительно продуманный до последней «мелочи» план был представлен Генрихом Штаденом в 1578 г. на личное рассмотрение новому германскому императору Рудольфу II...
Одновременно Георг Ганс с целью организации широкой антирусской коалиции европейских государей и подготовки их общего наступления против Москвы отправлял посольства в Швецию, Польшу, Пруссию, в города Ганзейского союза. Над изнуренной 20-летним противоборством страной вновь сгущались тяжелые тучи войны.
Обстановку усугубило и новое внутреннее предательство. Еще в ходе летнего наступления 1577 г. у русского царя возникли проблемы с его вассалом (голдовником) - принцем Магнусом, которого Иван сам сделал королем Ливонии. Случайно или не случайно (о том у историков свидетельств нет), но принц Магнус, сын герцога Саксен-Люнебургского, близкий родственник германского императора и короля Шведского, именно в момент решающих военных успехов русского государя вдруг выразил недовольство условиями заключенного с царем союза. В частности, выступая из Пскова с войсками, Грозный предупредил Магнуса о том, что отдает под его власть лишь три крепости в центральной Ливонии - Каркус, Салис и Лемзаль. Герцогу разрешалось в ходе наступления расширить эти владения, но так, чтобы южной их границей стала река Говь (Гауя). Южнее этой реки он имел право взять себе только один город Венден (Кесь), все остальные должны были принадлежать самому царю... И тогда, вероятно, оскорбленный этим ограничением и, кроме того, стремясь воспользоваться общим стремительным наступлением русских войск, Магнус, рассылая призывы к населению переходить на его сторону, предпринял попытку явочным порядком захватить под свою власть гораздо больше городов, чем позволил ему царь. Возмущенный самовольством голдовника, Иван 25 августа отправил ему грамоту со строгим порицанием[481]. Как передает ливонский хронист, вызвав Магнуса в ставку, царь сказал ему. «Глупец! Я тебя принял в свою семью, одел, обул, а ты восстал на меня...»[482], однако продержав некоторое время под арестом, Иван затем с миром отпустил герцога в его владения... Ошибка? Да, это было ошибкой. Но ведь и победа была уже так близка. И так не хотелось думать о дурном.
Царь не знал, что уже в начале того похода, как свидетельствует в своем дневнике гетман Александр Полубенский, герцог Магнус изменил своему сюзерену, тайно связавшись с его врагом - Стефаном Баторием[483], и вел с ним переговоры о сепаратном мире[484]. Увы, эта измена стала очевидной лишь полгода спустя, когда Магнус, сбежав из Ливонии, окончательно перешел на сторону Речи Посполитой[485]. Но что-либо менять было уже слишком поздно. Агрессия началась...
Агрессия, осуществляемая одновременно двумя государствами - Речью Посполитой и Швецией, но которая, по сути своей, сразу приняла характер общеевропейского и общекатолического крестового похода против Руси. Сам папа римский прислал Стефану Баторию на Рождество 1579 г. освященные им специально для похода на Москву шлем и меч (не случайно в одном из посланий Грозный отмечал, что Баторию удалось поднять на него «всю Италию», т.е. всю католическую Европу). Столь популярные нынче технологии формирования общественного мнения были известны и хорошо работали уже тогда. Авторы многочисленных «летучих листков» без устали прославляли польского короля - защитника христианства, его же противника, русского царя, соответственно, рисовали чудовищем, с коим необходимо покончить. «Дезинформированные этими листками, европейские государства охотно поставляли наемников в ряды армии Стефана Батория»[486], где, помимо литовцев и поляков, были и профессиональные немецкие ландскнехты, и знаменитая венгерская пехота, французы, итальянцы, и даже 600 запорожских казаков. Общая численность войск Речи Посполитой составила, таким образом, 41 814 человек. Швеция располагала 17-тысячной армией и кроме того имела лучший в Европе флот.
Россия же после двадцатилетней титанической борьбы на западном фронте могла сосредоточить не более 35 000 войск. Соотношение было явно неравным. И все-таки, как свидетельствует польский (!) хронист, оказавшийся тогда при королевском дворе, знаменитый турецкий Магмет-паша мудро заметил Стефану Баторию: «Король берет на себя трудное дело; велика сила московитов, и, за исключением моего повелителя (т.е. турецкого султана. - Авт.), нет на земле более могущественного государя»[487]. Очень вероятно, что, говоря так, министр Османской империи имел в виду не столько реальную численность русских войск, сколько... силу их духа. Силу их убежденности в своей правоте, их непреклонную волю и решимость сражаться до конца. Эту же «поразительную уверенность в себе»[488] Грозного царя в самый тяжелый момент Ливонской войны не без удивления отмечал более 300 лет спустя совсем другой человек - католический историк, иезуит Павел Пирлинг. Да, Иван твердо сознавал свое моральное превосходство в борьбе с врагом. Он верил, что правда на стороне России, - ибо не она совершает агрессию, не по ее вине льется «кровь христианская». А потому надеялся одержать победу. Даже королевского гонца Венцеслава Лопатинского, в 1579 г. привезшего от Батория «разметную грамоту»[489] - крайне грубо составленное официальное объявление войны, - Грозный отпустил, указав при этом, что «которые люди с такими грамотами ездят, и таких везде казнят: да мы, как есть государь христианский, твоей убогой крови не хотим»[490].
Первый удар польские войска нанесли в направлении Полоцка - древнего русского города, 16 лет назад отвоеванного Грозным у короля Сигизмунда-Августа. Мощная крепость была ключом ко всей Ливонии. И стратегический замысел Батория как раз состоял в том, чтобы, взяв Полоцк, отрезать Россию от Ливонии, а одновременно угрожать Смоленску, Пскову и Новгороду. Кроме того, отмечает историк, если бы король «двинулся в Ливонию, ему пришлось бы штурмовать многочисленные каменные замки. Полоцк же располагал деревянными укреплениями»[491].
Однако с самого начала полякам стало ясно, что борьба будет все-таки очень нелегкой. Хронист Рейнгольд Гейденштейн передает, как поразила их русская «засечная черта» - система крепостей, возведенных по приказу Грозного вдоль русско-литовской границы. Особенно сильно укреплена была полоса между Двиной и Днепром, где стояла могучая крепость Суша. Крепости были окружены непроходимыми лесными дебрями, которым русские специально давали разрастаться, чтобы затруднить движение неприятеля. Наконец, все укрепленные пункты (и в этом тоже чувствовалась воля мудрого государя) были снабжены обильными запасами провианта и боеприпасов. Например, когда в 1580 г. гетман Замойский взял крепость Велиж, то там, свидетельствует современник, было найдено так много «провианту, фуража, пороху, военных снарядов, что не только наделили все наше войско, но еще осталось всего столько, сколько нужно было для гарнизона»[492].
