Правда, на следующий день после неудавшегося штурма Баторий еще раз предложил горожанам сдаться, пытаясь подкупить их своими обещаниями. Он написал псковским воеводам грамоту, содержание которой передает в «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзин. «Дальнейшее сопротивление для вас бесполезно, - самонадеянно утверждал король. - Знаете, сколько городов завоевано мною в два года? Сдайтеся мирно: вам будет честь и милость, какой вы не заслужите от московского тирана, а народу льгота, неизвестная в России, со всеми выгодами свободной торговли... Обычаи, достояние, вера будут неприкосновенны. Мое слово - закон. В случае безумного упрямства - гибель вам и народу!» С сею бумагою, - продолжает Н.М. Карамзин, - (поляки) пустили стрелу в город (ибо осажденные не хотели иметь никакого сношения с врагами). Воеводы таким же способом ответили королю: «Мы не жиды: не предадим ни Христа, ни Царя, ни Отечества. Не слугиаем лести, не боимся угроз. Иди на брань: победа зависит от бога[528] Такова была воля русских людей, полагаясь на божию помощь, решивших защищать свою Родину и свою честь до конца. «Пушки же (у русских) отличные и в достаточном количестве, - писал поляк, - стреляют ядрами в сорок полновесных фунтов, величиною с голову... Достанется нашим батареям и насыпям!..»[529] Он не ошибся. Досталось с лихвой. За пять месяцев осады псковичи отбили еще ровно 30 попыток врага штурмом овладеть их городом[530].
Последняя из этих попыток была предпринята 2 ноября 1581 года, когда в осажденной крепости уже начался голод и мор, а вся Псковщина и прилегающие тверские земли были опустошены. Однако, свидетельствует едва ли не самый знаменитый современник и очевидец тех событий, легат Святейшего престола Антонио Поссевино, «русские при защите городов не думают о жизни, хладнокровно становятся на место убитых или взорванных действием подкопа и заграждают (проломы) грудью, день и ночь сражаясь; едят один хлеб, умирают с голоду, но не сдаются»[531]. Так случилось и 2 ноября 1581 г., когда польско-литовское войско попыталось овладеть городом, перейдя замерзшую реку Великую, но тут же в страхе и панике должно было отступить, оставив на льду горы трупов, сраженных артиллерийским обстрелом с высоких крепостных стен.
Это было великое одоление... Как пишет историк, «Псков стал бастионом, о который разбилась волна неприятельского нашествия»[532]. Именно там «сорвалась... цель, которую в своем победоносном движении осмелился поставить себе Баторий, когда рассчитывал окончательно разгромить Россию»[533]. «Доблесть защитников Пскова спасла русские города», - признает и г-н Радзинский. Но увы. Лишь двух строк хватило сему «блистательному» автору для мимолетного упоминания об этой военной и - еще более - духовной победе псковичей. А вот о том, что к концу осады Пскова польская армия была полностью деморализована и находилась на грани краха, наш иронично-легкий сочинитель не сказал совсем ничего (хотя источников об этом - польских и русских - предостаточно). Он не сказал, как уже на второй месяц осады, оказавшись без пороха (запасы которого были крайне невелики) и вынужденное стаями голодных волков рыскать по окрестностям в поисках провианта и фуража, буйное шляхетное рыцарство принялось... открыто роптать на своего короля-«мадьярца», короля-неудачника, не способного победить варваров-московитов. Жизнь в холодных землянках под несмолкаемым пушечным обстрелом рыцарей более не устраивала. Как свидетельствует в своем дневнике участник осады, «солдаты дезертируют от холода, босые, без шапок и платья, страшно дерутся с жолнерами из-за дров, которые привозят в лагерь, отнимают друг у друга платье и обувь... воровство в лагере страшнейшее»[534]. Наконец, из-за долгой неуплаты жалованья ропот начался даже среди наемников, грозивших самовольно покинуть армию, разойтись по домам. И, дабы предотвратить катастрофу, гетману Замойскому приходилось и публично сечь, и вешать «возмутителей спокойствия»... Но и об этом посчитал за лучшее промолчать наш всезнающий рассказчик Впрочем, автора можно понять. Ведь все эти подробности так явно не вписываются в любезный ему образ «благородного короля», который вместе с «доблестным, непобедимым воинством» своим нанес сокрушительное поражение московскому тирану...
Между тем с наступлением в октябре первых заморозков положение польской армии ухудшилось еще больше. Как случалось не раз со многими нашествиями европейцев на Россию, их лютым врагом становилась обычная русская зима. Вот и Баторий, рассчитывая быстро взять Псков и закончить войну, совершенно не подготовил свои войска к длительной зимней кампании. Очевидец писал: «Дождались мы такой зимы, какая у нас в конце января, а говорят, морозы будут еще сильней. Все мы хоронимся в земле, как звери. Платья, шубы и не спрашивай... Русские (партизаны) захватывают лошадей, слуг, провиант и все прочее. Дай бог, чтобы королю и гетману удалось благополучно вывести отсюда наши войска...»[535].
В ноябре поляки покинули свои траншеи у стен Пскова и отступили в лагерь. Туда же увезли с огневых точек все пушки. Было ясно, что осада не удалась, и теперь король решил ограничиться только блокадой города. Но от голода и стужи королевская рать стала таять еще быстрее, чем прежде, гнетущие настроения в ней усиливались. И когда Баторий покинул армию, уезжая в Варшаву на сейм, перед которым должен был отчитываться, то отъезд его многие воины восприняли как бегство. В лагере начался мятеж. Мятеж, подавить который помогло только известие о близком мире с русскими. Таков был истинный итог третьего, и последнего, похода короля Стефана Батория на Россию...
Да, именно поражение под Псковом, как указывает профессиональный исследователь (но о чем умолчал г-н Радзинский), «вынудило поляков суровой зимой 1581 г. согласиться на мир (с русскими), хотя они предполагали заключить его лишь после захвата всей Новгородской земли вместе с наступавшими с северо-запада шведами»[536]. Но, сумев остановить главного врага - Батория, Россия все же не смогла сдержать одновременное наступление его союзника на другом фронте. Находясь в Старице и очень хорошо зная о героической обороне Пскова, Грозный не имел возможности послать ему на помощь ни подкрепления, ни более значительные силы - для нанесения решающего удара. С севера в Новгородский край действительно вторглась армия шведского короля Юхана III...
Уже всю весну и лето 1581 г. эти войска под командованием барона Делагарди были заняты методичным уничтожением изолированных русских гарнизонов, еще остававшихся в некоторых ливонских замках и городах. Отрезанные от России гарнизоны эти защищались с отчаянным мужеством и, не желая сдаваться, часто гибли все до последнего воина... К исходу же 1581 г. шведы, перейдя по льду замерзший Финский залив, захватили все побережье Северной Эстонии, Нарву, Везенберг, а затем двинулись к Риге, по пути забирая Гапсаль, Пернов и всю Южную (русскую) Эстонию - вместе с Феллином и Дерптом (Юрьевом). Всего шведские войска за это время захватили 9 городов в Ливонии и 4 - в Новгородской земле, включая Иван-город, Ям и Копорье[537].
Собственно, многими историками отмечено: шведы предлагали полякам прийти к ним на помощь и прямо под Псков, но... Баторий отклонил это предложение, ибо испугался. Испугался слишком больших успехов своего союзника[538]. Разгромить Россию, повергнуть ее к подножию Святого престола, стяжая тем самым лавры славы нового Карла Великого, Баторий, очевидно, жаждал исключительно сам. Делить пальму первенства ему не хотелось ни с кем... И Грозный знал об этом. Русский царь Иван знал, что единственный, кто способен оказать давление на «Батуру» (как называл он польского короля), чьему властному слову немедленно покорится его спесиво-гордый нрав, - это Рим. Туда, в Вечный город, к главе католической церкви папе Григорию XIII и отправил московский государь своего специального гонца Истому Шевригина («молодого сына боярского») - с просьбой о посредничестве в заключении мира между Россией и Речью Посполитой...
Как пишет историк, «среди исключительно тяжелых военных обстоятельств у царя... нашлась энергия гениальным дипломатическим ходом спасти глубоко потрясенную державу. Вспомнив заветную мечту о сближении православной Москвы с католической церковью, Грозный решил использовать римского первосвященника в качестве защитника против страшного завоевателя, призвать его быть посредником в великой международной распре»[539]. А точнее, Иван просто очень хорошо понимал, кто фактически является верховным руководителем Батория в его действиях против России. Исполнителем чьих давнишних замыслов выступает польский король как верный сын «святой католической церкви». Понимал и решил обратиться к этому руководителю. Обратиться напрямую, минуя самого короля Стефана. Решил еще тяжким августом прошлого, 1580 г., когда Баторий стоял под Великими Луками[540]. Взамен на то, что Ватикан остановит наступление польских войск на Россию, Грозный пообещал папе Григорию неслыханное - то, чего веками добивался Рим от русских государей! - присоединиться к Антиосманской лиге, воевать вместе с Европой против турок - «бусурман»[541]. Точно такое же предложение было сделано тогда царем и германскому императору Рудольфу (сев на корабль в Пернове, Шевригин - через Данию и Германию - добрался сначала именно к императору в Прагу, а уже потом, минуя Венецию, поехал в Италию)...
