Обоз? Из каких средств передвижения и транспортных единиц он состоял? Всего насчитывалось тридцать восемь подвод: тридцать пять рабочих тяжело-гружённых, две сменные подменные, предназначенные, в основном, для транспортировки приболевших и раненых, и одна – как и полагалось по штатному расписанию – командирская.
Передовая подвода, проехав через распахнутые настежь двухстворчатые ворота, остановилась перед приземистым и крепким домом воеводы.
«О, сам господин-хозяин-барин встречать изволят!», – принялся изгаляться окончательно-обнаглевший за долгую дорогу внутренний голос. – «А как тут не встретишь, когда оголодавшие собачки нас ещё загодя почуяли? При таком шуме-гвалте и не поспать толком… Ой, как милостивец Милославский вырядиться изволили – даже ферязь[29], молью побитую, накинул поверх сюртука. Бороду окладистую, кстати, сбрил. Как же иначе? Слухи-то давненько и устойчиво кружат, мол, в Питербурге столичном бородачей и на дух не переваривают…».
Обнялись, конечно, как это и принято между людьми русскими, которые почти год не виделись. Даже троекратно расцеловались. А потом господин воевода отчёт затребовал. Мол: – «Как оно в дороге было? Не случилось ли пакостей каких мерзких? Что с ценным грузом, который сдать в Якутске надлежало? Чего обратно привёз – хорошего и полезного?».
Алекс, естественно, доложился честь по чести. Мол: – «Людей почти не потеряли. Только прошлым летом сержант Ефим Оглоблин утонул в безымянной речке, а по этой весне возницу Андрона Петрова медведь голодный задрал. Груз, с Божьей помощью, сдали. А в Охотск доставили много чего дельного и полезного: новые ружья солдатские, пистолеты для господ офицеров, пороха, свинцовых пуль, ядер чугунных, сукна на новые мундиры, муки ржаной и пять бочек вина хлебного…».
– Всего-то пять? – всерьёз запечалился Пётр Михайлович. – Не густо. И мука только ржаная? Пшеничной, вообще, не выделили? Вот, жлобы-то дешёвые и жадные, прости Господи… А ядра чугунные нам к чему? Из чего мы ими палить-то должны? До сих пор ещё ни одного дельного казённого судна не построено. И купцам корабельным их не продать. Запрещено строго-настрого. Эх, грехи наши тяжкие… Ладно, Алёшенька, молодец. Хвалю за службу справную. Следуй к складам острожным. Груз сдавай. А потом, – чуть заметно вильнул взглядом, – сразу же, без промедлений, наведайся в один дом купеческий, известный тебе.
– Что-то случилось? – насторожился Алекс.
– Случилось. Как же без этого? Да ты, поручик, не впадай в уныние раньше времени. Живы все, и это – главное. Варвара Андреевна тебе всё расскажет. Давай, двигай, служивый…
«Ох, уж, мне эта Варвара Андреевна», – надоедливо нашёптывал приставучий внутренний голос. – «Настоящая русская женщина, так её и растак. В том плане, что и коня остановит на скаку, и в избу горящую – непременно – войдёт, и зятя доведёт до полноценного инфаркта. Или же там до однозначного самоповешения. Будь, братец, поосторожней в общении с тёщей будущей …».
Алекс резко дёрнул за толстую пеньковую верёвку – где-то внутри двора послышался размеренный звон-стук, это бронзовый молоток несколько раз подряд ударил в старую чугунную сковороду.
«Это, братец, твоя Анютка соорудила такую хитрую господскую штуковину», – напомнил любезный внутренний голос. – «До чего приятная девица – слов не хватает. Умненькая, сообразительная, начитанная. Жениться тебе, охламону, короче говоря, надо… Не спорь, надо! Тёща? Это да. Холера конкретная. Женись и, прихватив молодую жену, беги – куда глаза глядят. Хоть в Америку долбанную…».
На стук-звон тут же среагировали цепные псы – загавкали, забрехали, завыли. Потом – рядом с двухстворчатыми воротами, окованными толстыми полосами чёрного железа – приотворилась узкая тёмная дверь-калитка, из которой показалась-высунулась страхолюдная одноглазая рожа.
«Принадлежит Антипу, личному телохранителю достопочтенного Матвея Силыча», – внёс ясность всезнающий внутренний голос. – «Здоровущий тип. Семь-на-восемь, восемь-на-семь. Душегуб, кровопийца и убивец, понятное дело. Других здесь в телохранителях не держат… Антипка, кстати, к тебе, братец, очень плохо относится. То бишь, откровенно не одобряет твоего жениховства…».
– О, господин поручик! Радость-то какая! – неожиданно обрадовалась «страхолюдная рожа». – Алексей Алексеевич! Прибыли, наконец-таки! А мы вас заждались! Так заждались, что и словами не описать! Только на вас, родимца, вся надежда… Проходите, проходите!
«Странные дела, Господи, творятся на Свете, созданном тобой», – дурашливо заблажил легкомысленный внутренний голос. – «К чему бы они, такие сладко-приторные метаморфозы? Наверняка, к какому-нибудь серьёзному подвоху. Например, к дальней-дальней дороге… Ага, братец, и наша будущая тёщенька выбралась на крылечко. Типа – встречает… Что это с ней такое случилось-приключилось? Куда подевалась прежняя бойкость и румянец на пухлых щеках? Да и сами пухлые щёки, ко всему прочему, куда-то пропали. Бледна, худа и строга. Тёмные тени залегли вокруг глаз. Знать, дело серьёзное…».
– Здравствуй, Алексей, раб Божий, – манерно поджав полные выпуклые губы, сдержанно поздоровалась Варвара Андреевна. – Чай, устал с дороги?
– Так, в меру.
– Ну-ну… У меня баня, как раз, истоплена. Уди, умойся. Я там и бельишко чистое собрала.
– Да я… Мне бы с Анютой повидаться…
– Иди! Я сказала. После потолкуем.
Спорить было бесполезно. Алекс сходил в баню. Попарился от души, помылся. Переоделся в чистое исподнее и, накинув на плечи сюртук, проследовал в горницу.
– За стол садись, – велела потенциальная тёща. – Чарку выпей. Закуси, – а выждав минут пять-шесть, позвала: – Потап, подь сюды!
Дверь, тихонько скрипнув, приоткрылась, и в светёлку вошёл пожилой мужик – высокий, костистый, с клочковатой пегой бородой.
«Потап Тихий», – подсказал предупредительный внутренний голос. – «Он у Матвея Силыча капитаном ходит на двухмачтовом торговом шлюпе «Ермак». Дельный такой дядечка – хладнокровный, тёртый, битый-перебитый и несуетливый…».
– Рассказывай, Тихий! – нахмурившись, велела Варвара Андреевна. – Поведай, ничего не утаивая, нашему Алексею Алексеевичу – как оно всё было.
– Кха-кха, – солидно откашлялся пегобородый. – А что? И поведаю, конечно. Нам скрывать нечего. Мы ребята честные, без подляны…
– Не тяни кота за пушистый хвост. Излагай, пока я не разгневалась.
– Слушаюсь, барыня… Дело было так. Решил Матвей Силыч сплавать к американской Аляске – посмотреть на тамошние края тайные и пообщаться с ихними туземцами. Ну, и золотишко – на пробу – помыть в речках американских. Вдруг, повезёт? Всякое бывает… Вышли мы из Охотска в первых числах августа прошлого года. Погода стояла… Ах, да, совсем забыл сказать. Анна Матвеевна тоже с нами увязалась, захотела посмотреть на берега дальние, незнакомые. Матвей Силыч сперва возражать пытался, да куда там. Такая упрямая и настойчивая барышня – завсегда своёго добьётся. Ну, вы, господин поручик, и сами, наверное, про то ведаете… Так вот. Волосы коротко подстригла, чтобы не мешали в предстоящем плавании, да и настояла на своём. Даже косы своей русой, шикарной, в руку толщиной не пожалела. После этого его степенство Борх-хун, понятное дело, сдаться изволили, а Анна Матвеевна, переодевшись в мужскую моряцкую одежду, взошла на борт «Ермака». Последнее обстоятельство, кстати, потом её здорово выручило. Это я про мужскую одёжку толкую… А Антипка-охранник, пёс цепной одноглазый, с нами к Америке не пошёл. Потому как с ангиной в постели валялся. Повезло субчику, ничего не скажешь… Итак, погода стояла тёплая, с лёгким ветерком. С хорошим настроением поплыли, то есть, пошли. А чего и кого было бояться-опасаться? «Ермак» – корыто крепкое и надёжное, с шестнадцатью серьёзными пушками… Пошли мы на восток, как Матвей Силыч и планировали. Но внезапно налетели резкие северные шторма, и нас погнало на юг. Гнало и гнало, гнало и гнало, а примерно через полторы недели прибило к островам японским. Около маленькой прибрежной деревушки по прозванью – «Иокогама» мы и сели на мель. Крепко так сели, всерьёз. Тут же со всех сторон налетели японские гребные лодки, и всю команду «Ермака», меня включая, взяли в плен. Сопротивляться было бессмысленно… Местный японский князь нас всех построил, осмотрел и отправил возделывать ближайшие рисовые поля. И Анну Матвеевну отправил, так как принял её, благодаря моряцкой одежде и коротким волосам, за мальчишку. Хорошо ещё, что наша барышня такая субтильная. В том смысле, что худенькая и без… э-э-э, без выпирающих аппетитных форм женских. Извините, конечно, на слове невежливом… Так вот. Работа была очень тяжёлая, доложу я вам. По двенадцать часов, по колено в воде, тамошние злые комары и москиты одолевали нещадно… Анна Матвеевна? Её к кухне приставили: воды принести из ручья, хворост собрать, огонь в костре поддерживать, посуду помыть… А потом, слава Господу нашему, мне удалось бежать. Дело было так. Отправили меня и ещё троих из команды «Ермака» – под надёжной охраной, конечно – в Иокогаму. Мотыги и кирки новые надо было забрать в кузне. Смотрю, а в бухте стоит голландский корвет… Надо вам доложить, господа хорошие, что японцы общаются только с голландцами[30], а всех других европейских путешественников и на дух не переносят. Или гонят взашей, или же сажают, долго не разбираясь, в тюрьму – ради выкупа… Заночевали мы в той Иокогаме. Сарай, как раз, на морском берегу стоял. Ночью я по башке охраннику дал, да и бросился в бурное море. А остальные мои товарищи, побоявшись, остались на берегу. Потому как штормило сильно. Доплыл я с трудом до голландского корвета, по ржавой якорной цепи выбрался на палубу. Отдышался чуток, осмотрелся, а после спрятался в корабельной спасательной шлюпке, что была накрыта куском старой парусины… Утром корвет вышел в открытое море. Я ещё целые сутки прятался в шлюпке. Потом, когда одолела жажда колючая, выбрался на палубу и повинился. Голландцы оказались ребятами добрыми, совестливыми и приветливыми: обогрели меня, напоили, накормили, дали путной одёжки. Корвет ихний плыл в Корею. Там меня и высадили на скалистый бережок, даже деньжат подкинули на дорожку… Через четыре с половиной месяца я добрался до Охотска. Как, интересуетесь, добирался? Да, по всякому: и на лошадках, и пешком, и по воде. В Охотске определился в таможенную службу. Потому как другие корабли ещё не достроены. Значит, и капитаны мореходные пока не требуются… Ещё одно. Голландцы мне сказывали, что наших пленных матросов можно выкупить. Только про это надо с японцами толковать отдельно, уже на месте…
