Пока он говорил, его руки ласкали мое тело, и я уже не сознавала, что за странная сила влечет меня к нему. Я чувствовала его власть над собой, но не была уверена в том, что мои чувства к нему похожи на любовь, которую испытывают другие люди. Они совсем не походили на то, что я испытывала к Руперту или к отцу. Его любовь ко мне тоже была не похожа на любовь Руперта. Я чувствовала в Бруно потребность подчинить меня своей воле и сама жаждала подчиниться.
В тот момент я могла поверить в то, что он не такой, как другие. Возможно, все девушки испытывают такие чувства к своим возлюбленным, хотя те обладают всеми возможными совершенствами. В тот момент я чувствовала в нем нечто божественное, и у меня возникло желание подчиниться ему, каковы бы ни были последствия.
Моя воля слабела, я хотела и даже жаждала отбросить все, чему меня учили, забыть о своем уважении к целомудрию, о том, что уступать следовало только мужу. Но Бруно и был моим мужем.
Я убедила себя. Бруно это понял. Я услышала его тихий торжествующий смех.
— О, Дамаск, — проговорил он, — ты предназначена мне, и любишь меня безумно, беззаветно, так что готова все бросить ради меня?
Я услышала свой ответ:
— Да, Бруно. Я оставлю все.
Это была моя брачная ночь. На постели из папоротника мы слились воедино.
Я знала, что ничто больше не будет прежним. Даже в момент страсти я не могла избавиться от мысли, что участвую в церемонии жертвоприношения.
* * *
Было раннее утро, когда я, одурманенная и растрепанная, пробралась в дом. До дома мы шли вместе, обнявшись. Бруно махал мне вслед, пока я не исчезла в доме.
После всего пережитого я была удивлена, взволнована и ни о чем другом не могла думать. Жизнь стала увлекательным приключением. Я достигла вершины счастья, и в тот момент у меня не было желания оглядываться в прошлое или заглядывать в будущее. Мне хотелось взлететь выше горных вершин. Я желала насладиться всем, что произошло, вспоминать слова, которые мы шептали друг другу, воскресить моменты единения с ним.
Бруно казался мне подобным Богу. Эта всегда исходившая от него, подчиняющая себе сила была великолепной.
«Во всем свете нет никого, похожего на него, — думала я. — И он любит меня. Я принадлежу ему, а он мне, навсегда».
Я прошла через холл и, когда уже собралась подняться по лестнице, вдруг ощутила какое-то движение и увидела фигуру человека. Это оказался Саймон Кейсман. В сумрачном свете его лицо было белым как мел и похожим на лисью морду. Глаза его сузились.
— Итак, — сказал он тихо, но ядовито, — ты пробираешься домой ночью, как потаскушка. — Его рука метнулась вперед, и я подумала, что он собирается меня ударить, но он только стряхнул лист с моего рукава. — Ты могла выбрать и более удобную постель, — добавил он.
Я попыталась пройти мимо него, но он загородил дорогу.
— Я твой опекун, твой отчим. Я жду объяснений твоего беспутного поведения.
— Что, если я не намерена их давать?
— Думаешь, я это позволю? Думаешь, что можешь меня обмануть? Я знаю, что случилось. Ничто не может быть для меня более очевидным.
— Это мое личное дело.
— И ты думаешь, что я буду кормить и одевать твоих ублюдков, если они появятся?
Неожиданно я так разозлилась, что подняла руку, чтобы ударить его. Он перехватил ее прежде, чем я успела это сделать, и придвинул свое лицо к моему.
— Ты потаскуха! — воскликнул он. — Ты…
— Хочешь разбудить весь дом?
— Было бы неплохо, чтобы и они узнали, какая ты. Шлюха! Девка, готовая отдаться любому!
— Я доказала тебе, что это не так.
— Клянусь Богом, — сказал он, — я тебя проучу. Я увидела в его глазах похоть, и это испугало меня.
— Если ты меня не отпустишь, я разбужу весь дом, — сказала я. — Моей матери будет полезно узнать, что за человек стал ее мужем.
— Человек, который лишь выполняет свой долг опекуна? — спросил он, но я видела, что он заволновался. Он знал мой острый язык и боялся его.
Он отступил на несколько шагов назад.
— Я твой отчим, — произнес он. — Я отвечаю за тебя. Мой долг — заботиться о тебе.
— И заботиться об имуществе моего отца?
— Ты неблагодарная потаскушка! Где бы ты была, если бы я не позволил тебе остаться здесь? У меня вырвалось:
— Возможно, сейчас мой отец был бы свободен.
Он был потрясен, и я подумала: «Это правда. Я уверена, что он предал моего отца».
Меня охватила ненависть. Он собирался заговорить, но передумал. Казалось, он пытается сделать вид, что не понял значения моих слов.
Мы молча смотрели друг на друга. Я знала, что мои подозрения написаны у меня на лице. На его лице ненависть смешивалась с похотью.
Он сказал:
— Я старался быть тебе отцом.
— Когда тебя отвергли в качестве мужа!
— Я любил тебя, Дамаск!
— Ты любил мое наследство, которое теперь принадлежит тебе, а должно было быть моим.
— Оно перешло ко мне, когда твой отец… потерял его. К счастью для тебя, оно перешло ко мне, а не к кому-нибудь чужому. Подумай о том, что случилось бы с тобой и твоей матерью, если бы меня здесь не было, — кто бы о вас позаботился?
— Я думаю о том, что бы случилось, если бы мой отец не взял тебя в свою контору, если бы он не позволил тебе здесь жить.
— Ты бы потеряла дорогого друга.
— Только сам человек может определять ценность своих друзей.
— Ты злая, неблагодарная девчонка. — Он пришел в себя после потрясения, вызванного моим неявным обвинением. — Всемилостивый Боже! — воскликнул он. — У меня к тебе отцовские чувства. Я старался лелеять тебя. Я был о тебе высокого мнения, а теперь узнаю, что ты всего лишь похотливая девка, готовая пожертвовать добродетелью ради удовольствия поваляться в траве, в то время как все порядочные люди спят в своих постелях.
В неожиданной ярости я закатила ему затрещину, и на этот раз он не успел мне помешать. Я ненавидела его не столько из-за жестоких слов и грязных намеков, которые отравляли пережитый мною восторг, сколько потому, что теперь я как никогда была уверена в том, что именно он донес на отца. Если бы я полностью была убеждена в этом, я бы убила его.
От моего удара он качнулся к перилам, упал и скатился на две-три ступеньки. Я поспешила вверх по лестнице в свою комнату.
Сидя в кресле, я наблюдала восход солнца. Я заново пережила эту ночь соединение с мужчиной, которого любила, и встречу с человеком, которого ненавидела. «Божественное и земное!» — думала я. Но у них есть нечто общее. Жажда власти.
Я задремала, и сны мои были о них обоих. Во сне я лежала с Бруно на траве, он склонился надо мной, и неожиданно его лицо стало лицом Саймона Кейсмана. Любовь и похоть — так близко и так далеко.
