— Разве это плохо?
— Хорошо. Особенно, когда дело касается чужого ребенка. Если Щерри видела, что мать ребенка не проявляет к младенцу необходимого внимания, то сама начинала о нем заботиться.
— Но ведь она могла бы стать прекрасной матерью!
— Нет. Шерри не хотела быть матерью, да и не могла бы ею стать. Ибо ее материнская забота о брошенном новорожденном продолжалась только до тех пор, пока ей не удавалось найти ему хороший дом и любящих родителей. Кстати, как-то раз она призналась себе, что если бы Бренди была ее пациенткой, она постаралась бы отобрать у нее дочь.
— Возможно, это было бы к лучшему.
— Трудно сказать. Шерри ни разу не пожелала себе другой матери. Но конечно, не могла не видеть все отрицательные черты Бренди, а потому не считала себя вправе осуждать других матерей.
— Из-за чего и оставила акушерскую практику?
— Да, скорее всего так оно и было.
— А сейчас, сделавшись психиатром, она счастлива?
Ты счастлива, Аманда?
— Шерри целиком отдает себя психиатрии. Наверное, потому, что помогает пациентам избавляться от страха. В общем, она счастлива!
— Любит ли она себя?
— Я бы сказала иначе: Шерри гордится тем, что делает.
— Ты сказала, Аманда, что она хочет предпринять еще какой-то важный шаг в своей жизни. Какой?
— Не знаю, удастся ли ей сейчас это сделать.
— Почему?
— Видишь ли, Шерри все еще не избавилась от страхов и видений. По ночам ей подчас не дают спать те самые чудовища, которые терроризировали ее еще в детстве. Она часто лежит в полной темноте и…
— И считает?
— Нет, она больше не считает. Шерри старается по возможности не поддаваться этим видениям и не давать им появляться.
— Может быть, ей следует прекратить заниматься самоанализом? Мне кажется, Шерри слишком многого от себя требует. Хочет достичь совершенства.
— До совершенства ей еще очень далеко, Патрик. Я сказала тебе, что ее мучают видения. Но кроме всякого рода чудовищ, в ее памяти еще не изгладились воспоминания о том страшном пожаре. А это уже не просто видения.
— Боже мой, Аманда!
Патрику показалось, что в глазах Аманды действительно затрепетали языки пламени.
— Кроме того, — продолжала она, — Шерри за последние годы сбросила тот вес, что набрала раньше. Конечно, какая-то часть защитной брони от всякого рода посягательств исчезла вместе с этими килограммами. С другой стороны, ведь хорошо известно, что худые живут значительно дольше полных. А Шерри сейчас стройна, как в свои лучшие времена. И очень похожа на свою мать.
«Какая сильная и упорная женщина! — думал Патрик. — Сколько в ней решимости! Нет, такая не даст над собой восторжествовать какому-нибудь Ройсу!»
— Боже мой, — вдруг воскликнула Аманда. — Мне уже давно пора идти! Дождь перестал, и Смоуки ждет, когда я возьму его с собой на прогулку!
— А что делает Смоуки, когда он предоставлен самому себе?
— Спит. Но все же мне надо спешить. Он может проснуться и, не увидев меня рядом, испугаться. Я не могу этого допустить!
И ты еще говоришь, что не сможешь стать хорошей матерью, милая Аманда? Моя бесценная Шерри…
— Я провожу тебя до машины, Аманда.
— О, Патрик, зачем?
— Мне так хочется!
Они вышли из больницы и направились к месту стоянки автомобилей врачей. Красивая женщина с уставшим лицом, а рядом с ней — бесплотное привидение. Умирающий ангел…
Дождь прекратился. Небо очистилось от туч и стало кристально прозрачным. Казалось, будто бы его только что старательно отмыли.
Патрику хотелось взять Аманду под руку. Но ведь она сказала, что не выносит мужского прикосновения.
Вместо этого он несколько мгновений придерживал открытой дверь автомобиля, пока Аманда усаживалась за руль. И перед тем как она включила зажигание, тихо сказал:
— Ты не согласилась бы отужинать со мной?
Она подняла голову и смущенно посмотрела на Патрика. Ее смущение можно было понять. Предложение поужинать вместе исходило от человека, который несколько часов назад перенес трансплантацию костного мозга. И тем не менее говорил о своем будущем с такой уверенностью, как будто не сомневался, что оно у него есть…
Но в душе Патрик во многом сомневался…
— У нас будет праздничный ужин, Аманда, — со слабой улыбкой добавил он. — Конечно, не завтра и не послезавтра. Когда-нибудь, когда пересаженный от донора мозг приживется. А если не приживется, то… Ну что ж делать, тогда обойдемся без ужина.
— Он приживется, Патрик! Обязательно приживется! Я это точно знаю.
— Я слышал каждое твое слово, Аманда. Каждое! А потому повторяю вопрос: ты согласна отужинать со мной?
Ты, возможно, и слышал каждое мое слово, Патрик. Но не понял, что не могу. Не могу, потому что для нас никогда не наступит время «ты и я». Потому что в этом мире больше не существует меня. Осталось лишь жалкое существо, старающееся убежать от поминутно охватывающих его страхов.
— Ну так как же, Аманда?
— Да, мы отпразднуем вместе твое выздоровление.
Аманде показалось, что эти слова произнесла не она, а ее внутренний голос. Уверенный. Почти радостный.
Глава 23
Уэствудская больница
Пятница, 3 мая 1999 года
— Ваш сценарий просто великолепен! — сказала Кэтлин Джессу по телефону. — И абсолютно безупречен как с общемедицинской, так и с сугубо хирургической точки зрения.
— Но?
Я же не героиня романа «Похититель сердец» — женщина-хирург, которую вы изобразили одновременно сильной и мягкой, робкой и смелой!
— Без всяких «но». Все прекрасно!
— Значит, нам нет никакого смысла встречаться? Вы это имеете в виду?
— И да и нет. Если вы еще не передумали, то мы могли бы вместе поужинать.
— Когда?
Внутренний голос подсказывал Кэтлин: «Никогда!»
Но что-то еще нашептывало ей совсем другое.
— На этой неделе я все время на вызовах. Что, если в понедельник?
— Прекрасно. Скажите, вы хорошо спали?
— Я? Отменно!
Конечно, Кэтлин сказала неправду. Всю прошлую неделю ее сердце учащенно билось, а мозг терзала одна и та же мысль: «В понедельник мы с Джессом будем заниматься любовью».
Любовью? Ведь Джесс сказал, что хотел бы только провести с ней ночь в постели. Это означало секс, и ничего более.
— Патрик, это Стивен. Вы уже проснулись?
— В восемь тридцать понедельника, Стивен? Я уже два часа как на ногах.
Он действительно встал еще до рассвета. И наблюдал, как солнце поднималось над Лос-Анджелесом. С наслаждением вслушивался в утренние звуки.
Патрик продолжал оставаться хирургом, но уже перестал быть только им. Теперь он жадно ловил каждый миг жизни. Миг, который может и не повториться.
