Солнце как раз стояло над лесом, когда час или два спустя после ухода Казана Серая волчица выползла наружу. Между гнездом Бари и краем кучи бурелома было целых сорок футов, и все это пространство было загромождено свалившимся и изломанным лесом, через который не проникал в берлогу ни малейший свет. Эта темнота не пугала Бари, так как он уже был с нею знаком. Именно день, а не ночь, должен был наполнить его невыразимым страхом. Но теперь он совершенно безбоязненно забрехал своей матери, чтобы она подождала его, и побежал за нею. Если Серая волчица и заметила его, то она все-таки не обратила ровно никакого внимания на его зов, и царапанье по земле ее когтей скоро замерло в толще навалившегося бурелома.
На этот раз Бари не остановило лежавшее поперек дороги бревно, которое всегда служило ему помехой по пути в этом направлении. Он вскарабкался на него и кувырком свалился по другую его сторону. Теперь перед ним открывалось широкое поприще для приключений, и он бросился в него очертя голову.
Для того чтобы преодолеть первые двадцать ярдов, ему понадобилось порядочно усилий. Затем он добрался до бревна, уже достаточно обтертого ногами Серой волчицы и Казана, и, останавливаясь на каждом шагу, чтобы визгом подозвать к себе мать, стал понемножку продвигаться все дальше и дальше. По мере того как совершалось это продвижение, и мир развертывался перед ним все шире и шире. До сих пор он не знал ничего, кроме темноты. А теперь эта темнота стала превращаться в какую-то странную смесь света и теней. Как вдруг, точно молния, его пронизал сноп света: это был солнечный луч, и он испугался его так, что распростерся плашмя на бревне и некоторое время вовсе не мог двинуться. Затем все-таки пошел вперед. Горностай прыснул в сторону из-под него. Он услышал, как быстро заскребла коготками белка, убегая от него и издавая такие звуки, которых он еще ни разу не слышал от матери: хут-хут-хут… Теперь уж он был не на торной дороге. Бревно уже не было больше гладким и поднимало его на себе все выше и выше к самой гуще валежника, сужаясь постепенно при каждом его шаге. Он заскулил. Напрасно его мягкий носик искал в воздухе теплого запаха его матери. А потом все кончилось тем, что он вдруг потерял равновесие и свалился вниз. С криком ужаса он сперва стал сползать с бревна, а потом не удержался на нем и всем телом шлепнулся о землю. Вероятно, он забрался уже достаточно высоко, потому что это было для него довольно серьезным падением. Сваливаясь вниз, его маленькое тельце ударялось по пути то об одно бревно, то о другое, пока наконец, еле дыша, Бари не почувствовал, что падение прекратилось. Тем не менее он вскочил сразу на все четыре ноги и стал щуриться.
Новый ужас охватил его всего. В какое-нибудь одно мгновение для него переменился вдруг весь свет. Он попал в освещенное ярким солнцем пространство. И куда бы он ни поглядел, всюду перед ним стояли какие-то странные предметы. Но больше всего его испугало солнце. Это было его первое знакомство с ярким пламенем вообще и заставляло его долго держать глаза закрытыми. Ему хотелось вернуться обратно в свою мирную и уютную темноту под валежником, но в это время из-за громадного бревна выскочила вдруг Серая волчица, а потом вслед за нею и Казан. Она стала радостно тыкать в него своею слепой мордой, а Казан чисто по-собачьи завилял хвостом. Так же точно мог вилять хвостом и Бари, так как, будучи полусобакой, он обладал этой способностью до конца своих дней. Он попробовал сделать это и теперь. Возможно, что Казан заметил эти его попытки, потому что сел перед щенком на задние лапы и одобрительно залаял.
А может быть, этим лаем он хотел сказать Серой волчице:
«Знаешь что? Давай-ка мы отнесем этого маленького плутишку обратно в нашу берлогу!»
Для Бари это был великий день выхода в свет. В этот день он впервые узнал своего отца и увидел мир.
ГЛАВА II
ПЕРВЫЙ ВЫХОД В СВЕТ
А этот мир представлял собою нечто удивительное: полное молчание и пустота, если не считать диких животных тварей. Ближайшее людское поселение находилось за сотню миль оттуда, у Гудзонова залива, а первый город с его цивилизацией — в трехстах милях к югу. Года два тому назад некий Тюзу, индейский охотник и следопыт, считал эти места своим владением. Они достались ему по лесным законам от целых поколений его предков; но Тюзу был их последним представителем, так как умер от черной оспы, а его жена и дети последовали его примеру. С тех пор в этих лесах не ступала ни одна человеческая нога. Рыси расплодились. На лосей и оленей некому было охотиться. Бобры беспрепятственно строили свои плотины. Следы от медведей были так же свежи и часты, как и следы от оленей, тянувшихся к югу. И там, где раньше отравленные приманки и капканы, расставленные Тюзу, заставляли сотнями гибнуть волков, там эти браконьеры пустыни уже не испытывали больше ни малейших угроз.
За этим удивительным первым днем с его ярким солнцем для Бари последовала и его первая ночь со звездами и луной. Это была великолепная ночь. Полная красноватая луна плыла над лесами, распространяя над землей свой новый для Бари свет, более мягкий и более красивый. Волчья порода заговорила в Бари, и он почувствовал какое-то беспокойство. В этот день он поспал на теплом солнышке, но никак не мог сомкнуть глаз при лунном свете. Он беспокойно вертелся около Серой волчицы, растянувшейся на животе и поднявшей свою красивую голову, чтобы не упустить ни малейшего ночного звука и не прозевать, когда ее лизнет Казан, возвратившись с охоты.
Бродя около своей берлоги, Бари несколько раз слышал над своей головой мягкий шум крыльев и раза два или три видел, как над ним в воздухе проносилась бесшумно какая-то серая тень. Это были громадные северные совы, уже собравшиеся на него напасть, и если бы он был кроликом, а не щенком полуволчьей породы, то эта его первая ночь со звездами и луной была бы и последней; он не остерегался даже и так, как кролик, и сама Серая волчица не очень заботилась о нем, так как отлично знала, что в этих лесах для Бари не могло быть большей опасности, чем человек. В его жилах текла волчья кровь. Он сам представлял собою охотника на всех диких животных, и ни одно живое существо, ни пернатое, ни четвероногое, не могло бы его схватить. Бари инстинктивно почувствовал в себе это. Он вовсе не испугался сов. Его не встревожили их кровожадные крики, раздававшиеся в вершинах сосен. Но один раз им все-таки овладел страх, и он заковылял обратно к матери. Это было, когда одно из этих крылатых созданий, разрезав воздух, сразу бросилось на белоснежного кролика, и, услышав его раздиравший душу предсмертный крик, Бари вдруг почувствовал, как забилось его сердце, точно маленький молоточек. В этом крике он почуял близость постоянной лесной трагедии — смерти. Второй раз он почуял ее в эту же ночь, когда, крепко прижавшись к матери, вдруг услышал дикие крики волков, стаей гнавшихся за молодым самцом-оленем. И значение всего этого и дикий трепет от всего им почувствованного стали ясны для него в ту же ночь, на рассвете, когда вернулся с охоты Казан и принес в зубах большого, еще трепетавшего и боровшегося за жизнь кролика.
