ответственность за холодную войну, и в целом резкой критикой политики Соединенных Штатов. Хотя, возможно, и были основания возмущаться риторикой Громыко, более важным было скрытое послание о том, что Советский Союз хотел бы вернуться к лучшим отношениям с Соединенными Штатами (об этом свидетельствуют три упоминания о связях и сотрудничестве в рамках альянса времен Второй мировой войны), и что советские лидеры заметили существование "реалистично мыслящих политических деятелей и государственных деятелей", которые могли бы признать, что они могут быть признаны. политиков и государственных деятелей", которые могли бы признать необходимость выработки modus vivendi. (Он, однако, был намеренно двусмысленным в вопросе о том, можно ли найти такой реализм в нынешней администрации или повлиять на нее - двусмысленность могла отражать различные или неопределенные суждения в советском руководстве).
Выступление Громыко также представляло интерес из-за его ссылки на "период разрядки" в 1970-х годах как на период в прошлом. В советское время было принято говорить о разрядке как о живом, хотя и спящем, корабле отношений.
Встреча президента Рейгана и министра иностранных дел (и члена Политбюро) Громыко, состоявшаяся на следующий день после выступления Громыко, получила необычное внимание в Соединенных Штатах, поскольку ранее президент не встречался ни с Громыко, ни с каким-либо другим советским лидером. В своей основной беседе Рейган и Громыко проявили склонность к обсуждению общих принципов. По его собственному позднему рассказу, Громыко сдержался и опроверг упрощенное обвинение Рейгана в том, что Советский Союз стремится прежде всего разрушить капиталистическую систему в США и на Западе и, если его не остановит американская военная мощь, может напасть. Каждая сторона оправдывала и защищала свой политический курс. Американские участники полагали, что, по крайней мере, была достигнута конгениальная гармония в согласии по таким целям, как сокращение и, в конечном итоге, ликвидация ядерного оружия и важность американо-советского сотрудничества в снижении региональной и мировой напряженности. Громыко, однако, пришел к выводу, что американцы по-прежнему заинтересованы только в разговорах. Хотя никаких конкретных шагов или областей соглашения достигнуто не было, ничего подобного и не ожидалось, хотя Советы надеялись на возобновление переговоров по космосу.
После возвращения Громыко в Москву и доклада своим коллегам Политбюро выступило с осторожным формальным одобрением его доклада. "Состоялся обстоятельный обмен мнениями по ключевым вопросам советско-американских отношений и состоянию мировых дел", но он "не выявил никаких признаков, которые свидетельствовали бы о реальном намерении американской стороны скорректировать свой политический курс в сторону реализма и миролюбия". Заявления общего характера о пользе более конструктивных отношений с Советским Союзом, сделанные американской стороной, не подкреплены конкретными делами". Тем не менее, он подтвердил "готовность Советского Союза к серьезному, деловому диалогу с американской стороной".
В передаче по национальному телевидению в день выступления Громыко в ООН, перед встречей с Рейганом, Черненко сказал, что Советский Союз готов "на основе взаимности быть честным и доброжелательным партнером, готовым к развитию сотрудничества на основе равноправия и взаимной выгоды" с капиталистическими государствами. Но это было общее замечание (и сопровождалось менее обнадеживающими обещаниями, такими как "дальнейшее укрепление международных позиций Советского Союза и всего социалистического общества", а также "отпор замыслам агрессивных империалистических кругов").
16 октября, в разгар американской избирательной кампании и незадолго до запланированных внешнеполитических дебатов между Рейганом и Мондейлом, Черненко дал редкое интервью московскому корреспонденту газеты Washington Post. Он не только подтвердил стремление СССР к "хорошим отношениям с Соединенными Штатами", но и заявил, что "опыт показывает", что отношения могут быть хорошими, и что "нет никакой разумной альтернативы конструктивному развитию советско-американских отношений". Для этого необходимо "обоюдное желание строить отношения на равных". Но "В прошлом мы уже слышали слова о готовности администрации США к переговорам. Но они никогда не были подкреплены реальными делами". Тем не менее, "Если слова президента о готовности к переговорам не являются просто тактическим ходом, я хочу заявить, что Советский Союз Viii не будет признан несостоятельным. Мы всегда были готовы к серьезным и деловым переговорам и неоднократно заявляли об этом".
Суть послания Черненко заключалась в том, что советско-американские отношения могут быть улучшены, если Соединенные Штаты продемонстрируют серьезную заинтересованность в достижении соглашения на равноправной основе "хотя бы по одному из существенных вопросов" в области контроля над вооружениями и снижения риска войны. Он повторил в основном тот же список предложений, который он впервые сделал 2 марта и 2 сентября, уточнив в октябре до следующих четырех: ратификация договоров о ядерных испытаниях и мирных ядерных взрывах, подписанных в 1974 и 1976 годах; широкое замораживание ядерного оружия; обещание не применять ядерное оружие первыми; и соглашение о предотвращении милитаризации космического пространства. Все это он назвал "практическими шагами", которые могут предпринять Соединенные Штаты. "Достижение соглашения по ним - или хотя бы по некоторым из них - означало бы реальный сдвиг как в советско-американских отношениях, так и в международной ситуации в целом".
Предложенное соглашение о запрете оружия в космосе, как уже отмечалось, было предметом многомесячного обсуждения, которое закончилось разногласиями, но это был важный вопрос, который Советы были намерены держать в центре внимания и по которому они ожидали переговоров в определенное время. Замораживание ядерного оружия, возможно, было включено, потому что это был вопрос внутренних американских дебатов, за который выступал Мондейл, но в то же время это было явно не то, на что согласился бы Рейган. Обещание не применять ядерное оружие первыми опять же не было тем, от чего можно было ожидать положительной реакции США. Другое дело - договоры о ядерных испытаниях. Для того чтобы администрация Рейгана добивалась ратификации договоров, подписанных президентами Никсоном, не потребовалось бы серьезного изменения позиции.
Но на основе предыдущих конфиденциальных обменов советские лидеры имели основания надеяться, что это предложение может быть принято.
Самым значительным, в некотором смысле, было то, что Черненко не включил. Он не упомянул о застопорившихся переговорах по СТ АРТ и INF, не связал ни одну из этих других проблем контроля над вооружениями с вопросом о продолжении размещения США ракет межгосударственной дальности в Европе.
Американская официальная реакция заключалась в том, чтобы приветствовать "конструктивный тон" замечаний Черненко, но не делать большего.
Ни предложения Черненко, ни вообще тема американо-советских отношений не фигурировали ни во внешнеполитических дебатах между Мондейлом и Рейганом, ни в кампании в целом. Хотя некоторые американские комментаторы спекулировали на возможных советских попытках повлиять на американские выборы, на самом деле советскими лидерами, вероятно, двигало скорее стремление сохранить открытыми любые возможности для будущего развития отношений, чем соблазн тактического влияния на результат. Если внутренняя политика и сыграла
