вздыхает. – Но я помогу львице. Если она позволит.
– Спасибо, – говорю я.
Виктра вряд ли понимает, насколько я ей благодарен. Еще три магазина с патронами и большой нож исчезают в рюкзаке. Я затягиваю горловину рюкзака.
– Да-да. Тебе повезло, что ты такой красавчик.
Я присоединяюсь к остальным упырям на крыше и смотрю, как Севро прощается с Виктрой. Я никогда еще не видел, чтобы она так отчаянно цеплялась за него. Следует ли мне оставить его здесь? Могу ли я это сделать? Я не знаю, сумею ли пройти этот путь без Севро, но, глядя, как жена прижимает его голову к своей груди, чувствую укол боли. Что же я делаю – и не только с ним, но и с обеими нашими семьями! И вместе с тем возникает ощущение, что мир делает это с нами. Виновен мир – или то моя вина? Неужели я так устроен? В конце концов, я все-таки разрушитель, а не созидатель?
Через некоторое время Севро оказывается рядом со мной. Он вытирает глаза, хотя мог бы не стараться: лицо у него мокрое от дождя. Я пытаюсь что-то сказать – жалкая попытка заставить его остаться, – но Севро уже проходит мимо. Упыри тянутся за ним. Они собираются в стаю в этой дождливой ночи и идут по крыше, наклонившись против ветра, к ожидающим нас кораблям. Не слыхать ни воя, ни шуток, ни подначек. Город пульсирует светом, но мои люди тихи и мрачны. Я смотрю на переплетения городского пейзажа. Интересно, стражи республики уже в пути?
На челноке до озера Силена два часа лета. Время позднее, и к тому моменту, как мы туда добираемся, дом погружен в тишину. Львиная гвардия моей семьи приветствует меня, когда мы проходим через территорию поместья. Я чувствую спиной их взгляды. Они знают, зачем я пришел, и сообщат Мустангу. Севро отправляется в комнату своих детей, а я иду к Паксу. Несколько мгновений я просто сижу, смотрю на спящего сына и думаю, что мне не следует будить его. Я лгу себе, что должен обеспечить его защиту, а затем просто уйти. Просто боюсь, что не смогу посмотреть ему в лицо. Но я должен решиться, иначе что я за человек?
Осторожно касаюсь его плеча:
– Пакс!
Он уже проснулся.
– Отец?
– Обуйся.
Сын одевается, натягивает ботинки и с сонными глазами идет со мной в гараж. Здесь пахнет резиной и машинным маслом. Я подхожу к ряду ховербайков, отдыхающих на подставках.
– Который из них твой?
Пакс указывает на потрепанный, темно-зеленый с желтоватым отливом байк длиной в человеческий рост. Из передней части выступают три патрубка. Светлое кожаное сиденье расположено посередине узкого, похожего на осу корпуса.
– Мать разрешает тебе ездить на этом? – с легким удивлением спрашиваю я.
Мой тон и я сам вызывают у него настороженность.
– Да, отец.
Я присаживаюсь на корточки.
– Она сказала, что ты сам собрал его.
Пакс кивает.
– Невероятно. Расскажешь мне, как ты это сделал?
– Зачем?
– Я хочу знать. Мне такое не под силу.
Он вдруг улыбается и разражается объяснениями про частоту вращения ротора, про тягу, и стабилизаторы, и подгонку друг к другу разнокалиберных деталей. Я сижу на пятках, смотрю на него и заново влюбляюсь в своего сына. У него более любознательный ум, чем у меня. Он больше восторгается разными тонкостями в процессе познания. Меня захлестывает могучее желание защитить его. Если бы только он смог сохранить эту радость до конца жизни! Хотелось бы мне знать: отец тоже так думал обо мне, прежде чем дело поглотило его?
– Как тебе вообще пришло в голову построить его? – спрашиваю я Пакса.
– Я наблюдал за механиками и расспрашивал их. Все эти детали – из машинного лома. У Дориана Аркоса есть байк. Его мать позволила ему ездить на нем с семи лет. Тогда я спросил у мамы, можно ли и мне байк, и она сказала, что можно, если я сам его соберу. Она не дала мне денег, поэтому мне пришлось собирать запчасти по автомастерским.
– В Гиперионе?
– Нет! – смеется Пакс. – Там слишком дорого. Я бы никогда не смог себе этого позволить. Ниоба отвела меня в Тихо. Там на трассе много гонщиков. Они быстро меняют модели, и я смог заключить хорошую сделку.
Мустанг поступила умно. Трудно научить детей тому, что родительские деньги не их собственность. Я вспоминаю, как растил своих детей Ромул Раа: никаких слуг и доступа в голографическую сеть до шестнадцати. Мустангу эта идея понравилась не меньше моего.
– А где ты взял деньги? – интересуюсь я.
– У тети Виктры.
– Она дала их тебе?
Пакс хмурится:
– Да, взаймы.
– Что, правда? Погоди! Под какой процент?
– Шестьдесят.
Я хохочу:
– Что ж, это один из способов выучить урок!
Пакс снова хмурится. Поразительно, как быстро я могу влиять на его уверенность в себе. Я привык к солдатам, а не к детям. Я кладу руку ему на плечо:
– Сколько ты занял?
– Пятьсот кредитов.
– И сколько теперь должен?
– Тысячу сто.
– Никогда не бери в долг. Вот урок, который преподала тебе тетя.
Пакс с умудренным видом кивает. Я встаю и провожу рукой по корпусу ховербайка. Мне надо уходить, но я не хочу. Попозже.
Взгляд Пакса устремлен на байк.
– Я сделал его для нас обоих, чтобы водить по очереди, – тихо говорит он.
Пакс берет кольцо с магнитными ключами, снимает один и протягивает мне. Я принимаю подарок и смотрю на сына. У меня такое ощущение, будто мне врезали прямо в сердце.
– Хочешь показать мне, как он ездит? – спрашиваю я.
Пакс расплывается в улыбке.
Мы с ревом несемся по узкой тропинке, вьющейся между деревьями, углубляемся все дальше в лес, и в конце концов тропинка приводит нас к потаенной бухте. Пакс везет нас над озером, байк парит в полуметре над водой. Неподалеку от середины озера я похлопываю его по плечу и указываю на один из множества архипелагов. Мы паркуем байк там и спускаемся с него. Пакс садится рядом со мной на бревно, и мы смотрим на противоположный берег, на дом, где спят наши друзья. Над головой висит Земля. Вода плещет о замшелое бревно. Сын склонил голову, машинально ковыряет мох.
– Ты снова уходишь, – говорит он. – Да?
– Да. Я хотел попрощаться.
Пакс надолго умолкает.
– Я не хочу, чтобы ты уходил.
– Я тоже не хочу. Но я должен.
– Почему?
– У меня нет для тебя простого ответа, Пакс.
Он смотрит на отражение Земли в воде.
– Почему ты не можешь послать кого-нибудь другого?
– Некоторые
