софит.
Пятно света немного расползлось и сдвинулось в сторону дорожки. Я поднялась, шагнула следом за ним. Несколько сухих листиков на дорожке приподнялись и снова упали, как будто их потревожил ветерок или подол длинного платья. Я пошла туда, где упали листики, а свет полз впереди меня. Возле кустов боярышника что-то тихонько хрустнуло и зашуршало, будто птица вспорхнула. Я знала — это для меня. Я нырнула в кусты, вышла с другой стороны, а тусклое сияние сопровождало меня. Ночная бабочка — огромный пушистый бражник — впорхнула в круг света и полетела вперед. Я пошла вслед за ней. Легкий ветерок всколыхнул невесомую ветку садовой спаржи, она поманила меня будто зеленое, пушистое крыло.
Знать бы еще, куда меня ведут… В сторону тетра или к Господскому дому, ил к воротам и вон из усадьбы?
И вдруг свет померк. Меня оставили одну. Я всматривалась в темноту, вслушивалась в тишину в ожидании следующей подсказки. Куда идти? Я что-то сделала не так, поэтому меня бросили посреди дороги. Еще немного и я начну плакать и звать маму.
Поднялся ветер. Прямо передо мной куст чубушника склонился до земли, бросив в меня горстью белых цветов. Я инстинктивно заслонилась рукой, зажмурилась. Открыла глаза и… тихо вскрикнула от неожиданности. Передо мной стоял Вадим.
— Тина! Ты здесь?
— Вадим! Я должна… должна вернуться к пруду.
— Зачем?
— Она стояла у меня за плечом, она вела меня! А я потеряла сигнал… мне надо обратно…
Я бросилась было бежать, но он догнал меня, преградил дорогу.
— Кто стоял за плечом?
— Долго объяснять, мне надо обратно к пруду! Она покажет, кто убил Лику! Я должна найти того, кто это сделал!
— Тина, хватит! Этого никто не делал!
Я задохнулась от резкого порыва ветра.
— Что?
— Лику никто не убивал. У нее был сердечный приступ. — сказал Вадим.
— Сердечный… приступ… — я вдруг засмеялась, — Как у бабушки! Приступ…
Я хихикала, как идиотка, и размазывала слезы по щекам. Мне было ужасно стыдно, но я ничего не могла с собой поделать.
Я была уверена, что сейчас Вадим начнет играть в доктора — например, хлопнет меня по щеке — так ведь поступают с истеричками? — или начнет совать мне таблетку. Или применит гипноз, как сегодня с Давидом. А я от этого только сильнее стану хохотать. Но Вадим ничего этого не сделал, он стоял и смотрел на меня.
— Давай-ка ты сядешь. — спокойно предложил он, когда я затихла.
— Я не хочу сидеть, я… ладно, сяду.
Мне вдруг стало холодно, я съежилась на скамейке, подтянула к себе коленки, обхватила их обеими руками.
— Твоя бабушка ни при чем. — сказал Вадим, оставаясь стоять напротив меня. — У Лики был порок сердца.
— Что? Порок? Какой еще порок?
— Серьезный. Понятия не имею, почему ее не оперировали раньше. Ей были опасны эмоциональные перегрузки. И алкоголь ей было нельзя. Буквально ни грамма.
— И никто не знал об этом?
Он покачал головой.
— Даже я не знал. Она никому не говорила.
— Ты видел… это… собственными глазами? — прошептала я.
Он молча кивнул.
— Но… Почему эта женщина…
Я прикусила язык.
— О ком ты? — спросил Вадим, опускаясь на корточки и заглядывая мне в лицо. Он, наверное думает, что я имею в виду кого-то реального.
— Я… — я крепче обхватила коленки, — ты решишь, что я сумасшедшая.
— Ты не сумасшедшая, — тихо и твердо сказал Вадим, — но я вижу, что с тобой творится неладное.
Он сел рядом со мной. — Расскажешь?
Я колебалась. Совсем недавно я подняла его на смех, когда он заикнулся о вещах, не имеющих рационального объяснения. И теперь начать рассказывать о женщине в мокром белом платье? О том, как сбываются мои предчувствия?
Я начала рассказывать. С самого начала. С того момента, как я по Ликиной просьбе взяла в руки колоду Таро. Рассказала о своем страшном видении. О том, что оно пугало меня сильнее, чем зловещие расклады. О том, что с первого дня я знала, что Лике грозит опасность.
Вадим слушал меня, не перебивая.
— Я могла ее спасти. Ведь знаки шли один за другим. Сначала — мертвое лицо у Лики. На следующий день — ширма. И бабочки эти… И эта женщина…
Какая женщина? — спросил он, едва шевеля губами.
— Я не знаю, кто она. Темные волосы, мокрое белое платье… Из-за нее я уронила ширму.
Вадим изменился в лице.
— Чего она хочет? — спросил он просевшим голосом.
— Я не знаю. В первый раз она просила отпустить ее. Но как я могу? Я ее даже не знаю… А сегодня она молчала.
— Почему ты не сказала мне?
— Зачем? Я и сейчас не хотела говорить. Просто… Нечего стало скрывать. Лики больше нет. И ты говоришь, никто в этом не виноват.
— Никто. Это был несчастный случай.
— Несчастный случай… Удобная формулировка, правда? Только не для меня. Я виновата. Я должна была остаться с ней. Тогда я могла бы что-то сделать. Не пустить ее к пруду. Или пойти с ней. Ну хотя бы позвать на помощь! А я в это время…
“ А я в это время играла в детектива.” — чуть не вырвалось у меня. Но вовремя спохватилось, что Вадиму совершенно необязательно знать о моих открытиях в родном доме. Я помолчала.
— Я не знаю как мне теперь жить.
— Просто будешь жить. Со временем тебе станет легче и ты поймешь, что все случилось так, как случилось. И не могло быть по-другому. И ты не могла поступить иначе.
Он обнял меня за плечи. Я вывернулась из-под его руки, замотала головой, словно отмахиваясь от его слов. Я не заслужила утешения, не имею на него права.
— Я знала, что ей грозит опасность. — твердила я, — Я могла ее спасти. Ее смерть на моей совести. Ты не можешь понять.
— Могу.
Вадим встал, медленно прошелся вдоль скамейки. Я перестала плакать.
— Я держал на руках мою умирающую невесту. И я не смог ей помочь. Я живу с этим уже пятнадцать лет.
— Извини, я не знала…
— Неужто? Здесь ведь все известно.
— Я знала только, что твоя жена погибла…
— А что это случилось в день нашей свадьбы ты знала? А что я был виноват в ее гибели?
— О, господи, нет.
Вадим сел на скамейку, ссутулился, словно огромная тяжесть легла ему на плечи. Он уставился в куст чубушника невидящим взглядом и спокойно произнес:
— Я убил свою жену.
"Он глубоко скорбит и шлет соболезнования."
Вадим даже не взглянул в мою сторону. Казалось,
