— И знаете что, — продолжал Элион, — голос одного из святых отцов, уверен, я уже где-то слышал… Вспоминаю его сейчас…
И вдруг Элиона осенило:
— Это был де Мовуазен!
Де Нанжи вернулся с господином де Сенонжем.
— Сударь, — сказал Арамис последнему, — генералу грозит опасность, необходимо принять меры к его спасению. Прикажите эскадрону драгун седлать коней… Господин де Жюссак возьмет на себя командование…
— Осужденный?.. Что вы такое говорите?! Это невозможно!
— Невозможно, сударь, — сухо ответил старик, — отдать командующего в руки врага… Впрочем, я отвечаю за все, потому что получил полномочия командующего ad hoc[25] от самого короля.
И он показал судье бумагу, на которой было написано следующее:
«Приказ ко всем нашим подданным, как штатским, так и военным, нашей королевской властью подчиняться предписаниям предъявителя сего документа.
Людовик».Господин де Сенонж почтительно склонился над подписью монарха. Арамис сделал повелительный жест, и Сенонж бросился прочь из тюрьмы. Через несколько минут играли сбор, и пронзительные звуки труб были слышны не только в лагере, но и в городе.
Господин де Нанжи подошел к Элиону:
— Мы не прощаемся, господин барон.
— Как вам будет угодно.
— Сразимся завтра утром.
— Согласен, если останемся живы и невредимы после этой ночи.
— Идемте же, господа, — торопил старик.
И уже в его голосе не было дрожи, шаг был тверд, взгляд — полон решимости. Арамис выпрямился, держа руку на поясе, и поднял голову. В эту минуту в нем, действительно, можно было узнать бравого мушкетера.
На площади собирались готовые к бою драгуны, со всех сторон бежали взволнованные офицеры и солдаты. Мгновенно разнесся слух об опасности, грозящей командующему, и вся армия в тот же миг готова была выступить на помощь.
Друг Атоса, Портоса и д’Артаньяна отдавал приказы. Он говорил ясно и кратко, движения его были резкие и сильные, щеки пылали дыханием далекой юности, и Арамису казалось, будто снова развевается на ветру и трепещет его красный плащ с серебряным крестом на спине.
Убедившись, что лошади оседланы и готовы к жестокой гонке, что у каждого кавалериста пистолет в седельной кобуре и мушкетон вдоль бедра, а клинки сабель рвутся из ножен, и что, наконец, маленькое войско горит безграничным энтузиазмом, старый мушкетер, вздыхая, пробормотал:
— Все это утомляет немного, ведь мне не двадцать лет, это уж без сомнения, и нельзя перенапрягаться… Но вот что! Разделаемся со всем этим, и завтра всласть поваляюсь в постели… А ведь если с предосторожностями, я невесть куда могу еще зайти.
Арамис подошел к Элиону, вдевшему ногу в стремя.
— Дорогой крестник, вот случай — теперь или никогда — показать себя и вернуть мое расположение. Вы должны отбить генерала. Спасите его… или не возвращайтесь.
— Сударь, — ответил Элион, — я вас понял.
V
ЗАПАДНЯ
Тем временем господин де Вандом скакал по полям и по долам, мурлыча куплеты, которые во все горло распевал в то время Париж и потихоньку Версаль:
Савойяры, что мрачны,Кто тревожит ваши сны?Вандом.
Известно, что слабость к женскому полу была столь же постоянным его свойством, как и страсть к вкусной еде и мягкой постели, не важно, стол ли это притона или постель постоялого двора. Сей великий лентяй готов был скакать во весь опор по двадцать миль в погоне за любой дурнушкой, маркитанткой или девицей легкого поведения.
Сейчас это была мадам де Мовуазен, которая положительно вывела его из равновесия.
Спеша на свидание с упоительной маркизой и сокращая путь, он подгонял лошадь и напевал:
Принц Евгений, ты сердит.Кто украл твой аппетит?Вандом.
Ты хитер, и он не прост.Кто вернул Кассанский мост?Вандом.
Кто побил твоих людей,Сбросил в Адду лошадей?Вандом.
Генерал забыл об армии, о городе, который оставил на попечение бесталанных и невежественных офицеров. Он мчался в ночи, не боясь ни бродяг, ни разбойников, ни вражеских пуль.
Герцог пел последний куплет, когда наконец забрезжила цель — в темноте мерцал огонек. Это сеньор Гинес курил свою самокрутку. Судя по тому, что посетителя встречал он сам, ему, без сомнения, были даны особые указания.
— Позвольте проводить вашу милость, — сказал хозяин заведения.
Герцог бросил поводья mouchacho[26] и последовал за астурийцем. Они пересекли двор и оказались в комнате первого этажа. Астуриец поклонился до земли и сказал улыбаясь:
— Я сейчас вам приведу одну особу.
Оставшись один, герцог осмотрелся. Обстановка в комнате была весьма скромная: здесь стоял стол и два стула. Прямо напротив двери находилось большое окно с железной решеткой.
Господин де Вандом поморщился.
— Ну и ну! — сказал он. — Эта комната скорее похожа на тюремную камеру, чем на bouen-retiro d’amore[27]. — Затем, после некоторого раздумья, добавил: — Но стоит ли обращать внимание на клетку, если у птицы нарядное оперение и она весело щебечет!
В коридоре послышались шаги. С выражением восторга на лице герцог подбежал к двери, вытянув вперед руки. Дверь открылась, и генерал отпрянул назад.
— Господин де Мовуазен! — воскликнул он разочарованно.
Тот появился на пороге с загадочным, как всегда, взглядом и двусмысленной улыбкой, насмешливо поклонился генералу с преувеличенным почтением.
— Мне понятно, — сказал муж Арманды, — удивление вашей светлости. Не меня вы надеялись встретить здесь, а мою жену… И не пытайтесь отрицать! Не пытайтесь обманывать. Маркиза рассказала мне о вашем внимании к ней и намерениях (он нажал на это слово), а также о свидании, к которому вы ее принудили…
— Сударь, — холодно отвечал герцог, — я и не собираюсь ничего отрицать и клянусь вам, особенно ни к чему вашу жену не принуждал… Это выражение говорит о жестокости, а я не имею привычки употреблять жестокость с женщинами, хотя иногда позволяю ее в отношении мужчин, но только хитрых и лживых… По сему утверждаю, что именно по своей доброй воле мадам де Мовуазен должна была меня ждать здесь этой ночью. И если мое внимание к ней неприлично и вы желаете удовлетворения, ну что ж, я готов дать его — где, когда и на каких условиях пожелаете, даже немедленно, если угодно.
— И вы, ваша светлость, готовы скомпрометировать себя поединком с простым дворянином?
