— И вы, ваша светлость, готовы скомпрометировать себя поединком с простым дворянином?
— Черт подери! Я бы дрался и с самим дьяволом, если бы он меня оскорбил или требовал удовлетворения.
Маркиз тряхнул головой.
— Мне затевать ссору с человеком, у которого в жилах течет королевская кровь!.. Это была бы для меня, конечно, большая честь… Но есть ли в этом необходимость? Скажу прямо, я не очень-то влюблен, а потому и не очень ревнив… Наш брак с маркизой — союз, основанный на общих интересах, он имеет целью совместные действия, и чувства здесь ни при чем. У нас есть претензии к королю и некоторым членам его семьи…
— Претензии к его величеству?
— Мадам де Мовуазен не смогла простить ему ужасную смерть матери, маркизы де Бренвилье.
— Ваша жена — дочь…
— Да, монсеньор, ее дочь… Смею добавить: и наследница ее талантов… А я со своей стороны стал жертвой жестокости и невнимания герцогини Бургундской и потому поклялся, что, пока у меня есть силы, она будет царствовать только в стране униженной и день ото дня раздираемой на куски!
— Ах, вот оно что! — вскричал де Вандом. — И вы уверены, сударь, что вы находитесь в здравом рассудке? Мне, представителю Людовика XIV в королевстве его внука, мне, главнокомандующему французскими войсками, не боитесь вы открыть свои планы, столь же преступные, сколь и безумные!.. И меня принуждают поддержать эти низменные намерения и прибегают для этого к помощи женщины, которая кончит на Гревской площади, как и ее гнусная мать! А знаете ли вы, что если я хоть на одно мгновение приму всерьез то, о чем вы мне здесь поете, то я должен буду, убедившись в том, что вы не те, за кого себя выдаете, отправить вас обоих в Париж, где судьи возьмут на себя труд довести дело до конца и воздать преступникам по заслугам?!
— Мадам де Мовуазен вне опасности, — бросил маркиз спокойно и издевательски улыбнулся.
— Но вы пока еще в моих руках и сейчас же вернетесь в штаб-квартиру.
— О, — перебил его дворянин, — я не имею никакого желания спасаться. — И прибавил насмешливо: — У вас же это желание сейчас возникнет, по мере того как станет очевидно, что его невозможно привести в исполнение.
Герцог нахмурил брови.
— Вы что же, намерены удержать меня здесь силой?
— Я?.. Меньше всего на свете, ваша светлость… Но то лицо, которое командировало меня к вам, чтобы просить минутной аудиенции…
— О ком вы говорите?
— Честь имею представить, — сказал маркиз и, подойдя к двери, произнес громким голосом: — Прошу вас войти, господин Стахремберг. Герцог Вандомский будет рад вас принять.
— Стахремберг?! — воскликнул генерал. Этого он никак не ожидал.
— Ваш покорный слуга. — Со шляпой в руке в комнату вошел главнокомандующий императорскими войсками.
Это был худой рыжий человек, с такой маленькой головой, что было удивительно, как высокие и мудрые мысли вызревают под этим узким лбом, в столь тесной черепной коробке.
Бархат его камзола утопал в пестрой вышивке. Такие же нарядные, за ним вошли человек тринадцать молодых офицеров. Оба генерала с минуту молча смотрели друг на друга. Немец выглядел весьма довольным и спокойным. Француз, напротив, был ошарашен и походил на лисицу, попавшую в капкан. И действительно, надо располагать тройной броней или стальными латами, чтобы, оказавшись в столь неожиданном положении, не почувствовать хоть какое-то волнение.
— Господин герцог, — сказал Стахремберг, — думаю, излишне объяснять, что вы мой пленник.
Де Вандом схватился за шпагу.
— Не пытайтесь сопротивляться, — предупредил немец. — Мои хорваты окружили дом. Под окном десять мушкетов, а коридор полон сабель.
Генерал де Вандом побледнел. И кто, скажите на милость, не испытал бы смятения и досады, встретившись лицом к лицу с уверенным в своей силе врагом, да еще оказавшись у него в плену. Герцог метнул грозный взгляд на Мовуазена.
— Меня предупреждали, — проговорил он, тяжело глотая, — что среди моих офицеров есть предатель, а я отказывался верить. Однако вот он предо мной! Но в день моего освобождения, — потряс он рукой перед лицом маркиза, — пусть дьявол меня задерет, если я не повешу иуду на первом придорожном дереве!
На это отвечал немец:
— Господин де Мовуазен принадлежит теперь двору его величества императора, и я попросил бы вашу светлость выбирать выражения. — Стахремберг немного помолчал и добавил: — Впрочем, эта самая свобода зависит только от вас, монсеньор. Вы можете вернуть ее тотчас же.
— В самом деле?
— Речь идет только о том, чтобы обсудить условия, на которых ее вам предоставят…
— Желаете получить выкуп, ваше превосходительство?
— Весьма охотно, чтобы король Франции не лишился одного из своих самых незаменимых и блестящих слуг.
Господин де Вандом поклонился. Собеседник указал ему на стул, и оба сели к столу.
— Генерал, — сказал герцог, — установите сами сумму, в которую оцениваете мою скромную персону, в пределах ста тысяч ливров…
— О! — возразил немец с лукавым добродушием. — Всего золота вашей страны не хватило бы, чтобы оплатить истинную стоимость ваших достоинств… Не забыли, что в прошлую ночь вы заплатили нам в Гвадалахаре сумму достаточно значительную?
Герцог дергал себя за усы и готов был кусать локти.
— Ну, — сказал он, — тогда каковы же ваши условия…
— Вы уходите с войском в Наварру, дав слово чести в течение пяти лет не выступать против императора, моего господина, как и против его брата эрцгерцога по эту сторону Пиренеев.
Генерал де Вандом вскочил.
— Покинуть Испанию побежденным, после того как я торжественно пронес по этой земле знамя Франции! Оставить Филиппа V? Чтобы его снова низвергли общими усилиями и вернули принца Карла в Мадрид!..
Генерал исполнился гордости, глаза его горели — в гневе он был прекрасен.
— И не надейтесь! — кричал он. — Я не дезертир и не предатель!.. Дьявольщина! Есть уже один мерзавец во французской армии, второго — не будет!..
Господин Стахремберг тоже встал.
— Итак, вы отклоняете наши предложения?
— Удивляюсь, — с гордостью ответил герцог, — что их, не колеблясь, сделали потомку победителей в Арке и Иври.
Стало тихо, и вдруг издалека донесся какой-то странный шум, будто слабые раскаты грома огласили небосклон…
Немец украдкой бросил на Мовуазена вопросительный взгляд. Маркиз ответил уклончивым жестом: мол, шум колес какого-нибудь экипажа или ветер…
— Ваша светлость, вы толкаете меня на то, — продолжал Стахремберг, обращаясь к генералу, — чтобы я отдал приказ отвезти вас в Германию под надежным конвоем, туда, где ворота крепости закроются за вами до заключения мира. — И добавил, отчеканивая каждое слово: — Места, доложу я вам, малоприятные — башня Ольмюца или казематы Шпельберга.
