деревьев у озера, и кровь стекала с их клювов. Затем привиделся Берену неясный силуэт: тихо приблизилась к нему тень, скользя по поверхности воды. То был призрак Горлима; он заговорил с Береном, поведал о своем предательстве и смерти и повелел сыну Барахира поторопиться предупредить отца.
Тотчас же Берен проснулся и устремился сквозь ночь; и поутру второго дня возвратился в лагерь изгоев. Но как только приблизился он, вороны, пожиратели падали, поднялись с земли, и расселись на ветвях ольхи близ Аэлуин, и насмешливо закаркали.
Там, у озера, предал Берен земле прах своего отца, и воздвиг над могилой курган из валунов, и принес над ним клятву мести. Сперва бросился Берен в погоню за орками, убийцами отца его и родни, и вот настиг их: с наступлением ночи враги разбили лагерь у Родника Ривиля выше Топей Серех. Берен незамеченным приблизился к их костру, ибо в совершенстве постиг лесную науку. В это время главарь орков похвалялся громогласно своими деяниями; он поднял вверх кисть Барахира, которую отсек для Саурона, как доказательство того, что приказ исполнен; и на руке той сияло кольцо Фелагунда. Тогда Берен метнулся из-за скалы, сразил главаря и, схватив кисть руки и кольцо, скрылся, хранимый судьбою; ибо орки были перепуганы и стрелы их не попали в цель.
На протяжении еще четырех лет Берен скитался в Дортонионе: одинокий мститель, он стал другом зверей и птиц; и лесной народ помогал ему и ни разу не предал. С той поры Берен не ел более мяса и не поднимал руку на живое существо, если только оно не служило Морготу. Берен не боялся смерти, но страшился лишь плена: бесстрашный и отчаянный, он ускользал и от гибели, и от оков; и слава о дерзких подвигах, свершенных Береном в одиночку, гремела по всему Белерианду; и слухи о них дошли даже до Дориата. Наконец Моргот назначил за его голову цену не меньшую, чем за голову Фингона, Верховного короля нолдор; но орки скорее бежали прочь, заслышав о приближении Берена, нежели пытались отыскать его и выследить. Потому Враг выслал против сына Барахира целую армию, а командовал ею Саурон; и Саурон привел волколаков, свирепых тварей, одержимых наводящими ужас духами, что сам же он вложил в их тела.
Весь этот край стал теперь сосредоточием зла, и все доброе покидало его. Положение Берена сделалось настолько отчаянным, что наконец и он вынужден был бежать из Дортониона. Зимой, когда выпал снег, Берен оставил эти земли и могилу отца, и, поднявшись на хребет Горгорот, гор Ужаса, различил вдали край Дориат. Тогда вложена была в его сердце дума спуститься в Сокрытое Королевство, куда не ступала еще нога смертного.
Ужасным был путь Берена на юг. Прямо перед ним разверзлись отвесные пропасти Эред Горгорот, а на дне их клубился мрак, зародившийся еще до восхода Луны. А дальше простиралась пустошь Дунгортеб, где столкнулись чары Саурона и сила Мелиан; этот край стал сосредоточием безумия и страха. Там расселились пауки из гнусного племени Унголиант, и плели свои невидимые сети, в которых запутывалось все живое. Там рыскали чудища, рожденные на свет в кромешной тьме еще до восхода Солнца, и беззвучно выискивали добычу своими бесчисленными глазами. Не было еды ни для эльфов, ни для людей в этой наводненной призраками земле – но только смерть. Путь, проделанный Береном, числится не последним из его подвигов, однако никому не рассказывал он впоследствии о своем переходе, боясь, что пережитый ужас вновь проснется в душе. Никто не ведает, как отыскал он дорогу, по которой не ступал доселе ни эльф, ни смертный; никто не знает, какими тропами добрался он до границ Дориата. И прошел Берен сквозь лабиринты, коими окружила Мелиан королевство Тингола, и сбылось предсказанное ею: ибо судьба назначила Берену высокий удел.
Говорится в «Лэ о Лейтиан», что Берен вступил в Дориат, едва держась на ногах, поседевший и согбенный, словно под бременем долгих лет страданий и горя – столь великие муки испытал он в пути. Но, блуждая летней порою в лесах Нельдорета, встретил он Лутиэн, дочь Тингола и Мелиан: в вечерний час, когда над лесом вставала луна, кружилась она в танце на неувядающей траве полян близ Эсгалдуина. Тогда воспоминания о пережитой боли оставили Берена, и он застыл, очарованный, ибо красота Лутиэн не имела себе равных среди Детей Илуватара. Одежды ее были синими, как ясное небо, а глаза – серыми, словно звездный вечер; плащ ее заткан был золотыми цветами, а кудри – темны, как сумеречные тени. Словно солнечный блик в листве дерев, словно хрустальный перезвон ручьев, словно звездный луч в дымке тумана, сверкала ее гордая красота, а в лице ее сиял свет.
Но Лутиэн скрылась из виду, и Берен лишился дара речи, точно заколдовали его; долго блуждал он в лесах, пуглив и дик, словно зверь, ища ее. В сердце своем Берен назвал ее Тинувиэль, что означает Соловей, дочь сумерек, на языке Серых эльфов, ибо настоящего ее имени Берен не знал. Порою различал он ее вдали, осенью – в хороводе листьев, гонимых ветрами, зимой – в сиянии звезды над холмом; но словно цепь сковывала его поступь.
И вот наступил предрассветный час в канун весны; и Лутиэн снова кружилась в танце на зеленом холме; и вот она запела. Звонкая песнь ее пронзала душу, словно трель жаворонка, что взмывает ввысь над вратами ночи и дарит напев свой умирающим звездам, провидя солнце, встающее за стенами мира. Песнь Лутиэн разбила цепи зимы, и заговорили скованные льдом воды, и там, где ступала она, на промерзшей земле распускались цветы.
Тогда пали чары немоты, и Берен воззвал к ней, восклицая: «Тинувиэль!» – и лесное эхо повторило это имя. И она помедлила в изумлении и более не убегала, и Берен приблизился к ней. И встретились их взгляды, и настиг ее рок, и Лутиэн полюбила Берена; но вот засиял первый рассветный луч, и она выскользнула из его объятий и исчезла из виду. Тогда Берен пал на землю без чувств, словно сраженный горем и блаженством одновременно, и погрузился в мрачные бездны сна. Очнувшись же, он ощутил могильный холод, а в сердце его царили одиночество и пустота. Мысли его блуждали, и ощупью искал он путь в темноте, словно человек, внезапно ослепший, что руками пытается удержать исчезнувший свет. Так ценою скорби расплачивался Берен за назначенную ему судьбу; но та же судьба подчинила себе и Лутиэн: бессмертная, она разделила с ним удел смертных, и, будучи свободной, приняла его оковы; и страданий, подобных тем, что выпали ей на долю, не знал никто из эльдалиэ.
И Лутиэн возвратилась к нему, туда, где пребывал он во мраке, утратив надежду, и вложила свою руку в руку смертного – давным-давно, в лесах Сокрытого Королевства. После того часто приходила она к нему, и бродили они вдвоем, вдали от чужих глаз, в густых лесах, а над миром цвела весна, и приближалось лето, и большей радости не выпадало в удел никому из Детей Илуватара, хотя недолог был миг блаженства.
Даэрон, менестрель, тоже любил Лутиэн; он проследил ее встречи с Береном и выдал их Тинголу. Король пришел в ярость, ибо Лутиэн любил он превыше всех сокровищ, и полагал, что даже среди эльфийских владык нет никого, достойного его дочери; смертных же Тингол даже не принимал на службу. Охваченный изумлением и горем,
