нижней полке и извлекла оттуда объемный пакет, завернутый в старую наволочку.
– Тут два детских одеяла. Одно из верблюжьей шерсти, второе – фланель. Вещи хорошие, Санькины еще, как знала – не отдавала. Сейчас в конверты детишек засовывают, как будто вещь какую. А нужно в одеяльце. Чтобы самой спеленать и укутать. Научу, если не умеешь.
Щеки пылали. Смотреть на Сашкину мать сил не было никаких.
Почувствовав неладное, Зоя Викторовна пристально на нее взглянула и, подбоченясь, спросила:
– Ты, вообще-то, Саню моего любишь?
Как ударила под дых.
Сердце скакнуло. Защипало в глазах.
Помедлив, она кивнула.
– Не расслышала! – громыхала «свекровь». – Так любишь ты Александра или в девках засиделась?
– Люблю, – еле слышно произнесла Марьяна.
Слезы вырвались наружу, и с этим ничего нельзя было сделать.
Она крепко зажмурилась, прикрыла рот ладонью, зажала пальцами нос, усмиряя надвигающееся рыдание.
«Люблю. Я его люблю, – рыдала внутри себя Марьяна. – И с этим тоже ничего не поделаешь».
Зоя Викторовна порывисто схватила ее за плечи и прижала к себе, и они немножко поплакали вместе. И что-то бессвязно говорили друг другу, что именно – Марианна потом вспомнить точно не смогла, но что-то очень хорошее.
Сашкина мать морщинистой пятерней вытерла соленую влагу с Марьяниной заплаканной мордашки – скорее размазала, – тем же манером прошлась по своим щекам и сказала, скупо улыбнувшись: «Пойду все же чайку нам поставлю. А ты иди, он заждался, наверно. Рассердится на нас еще. Погоди. На вот тебе платочек, сопельки вытри. Санин платочек, пользуйся».
Она обернулась к полке с полотенцами, вытащила коробку из-под конфетного ассорти, достала оттуда клетчатый носовой платок. Огромный, в крупную бело-синюю клетку.
Ощущая себя опустошенной, вдребезги разбитой и к тому же угодившей в ловушку – неожиданную, нелепую, которую никак нельзя было предусмотреть, – Марианна побрела в соседнюю комнату, где на софе отлеживал бока, ее ожидаючи, капитан Пастухов.
Чужой человек. Посторонний.
Любимый.
Да кому нужна твоя любовь, Анюта? Опомнись.
И как же ты недосмотрела, проворонила?
Проникла зараза в сердце, обустроилась, живет и распоряжается. А ты – ни ухом ни рылом…
Но не о том речь. Свою беду Марьяна переживет, справится. Со временем. Непременно.
Тем более что капитан рапорт подал, две недели отработает – и адью.
А Марианна как раз на эти его остатние недели испросит отпуск, давно не гуляла.
С глаз долой – из сердца вон.
Речь не о том. Перед Зоей Викторовной стыдно. До полного отвращения к себе.
Подлый ты провокатор, Марианна Вадимовна, майор полиции Путято. Бездушный мент.
Сунув Сашкин платок за пазуху, Марианна толкнула дверь.
Вытянувшись на софе в полный рост, капитан Пастухов таращился в потолок и рассматривал плафоны на люстре – в круглых дырах полые керамические шары в числе трех, на цепочках из крашеного под золото алюминия свисающие с общей деревянной плюшки. Стильная вещица годов восьмидесятых прошлого столетия.
И с чего ты на Аню озлился, кабан придурочный?
Девочка ни в чем не виновата. Откуда ей знать о твоих высоких переживаниях? Если бы и знала, то вовсе не обязана с ними считаться. Поставила себе целью тебя помирить с матерью, и у нее это вышло. Вот и умница. Спасибо ей огромное за это.
Кстати, ты мог бы и не соглашаться на это мероприятие. А ты повелся. Радостно причем.
В голове надоедливым фоном крутились строчки какого-то забытого поэта: «Если ты зла, мне не надо добрее, не молода – мне не надо моложе, а не верна – мне не надо вернее…» А потом что-то про любовь, которая «на любовь не похожа», так как-то, Саша не помнил дословно.
Нашел в кого втюхаться, старый. Лучше бы оценил достоинства Алены Заславской из отдела по борьбе с оборотом. Она давно на тебя заглядывается, с самого твоего появления на Петровке. Или согласился бы наконец встретиться с тридцатилетней Наташенькой, фамилию забыл, которую усиленно тебе присватывает сердобольная квартирная хозяйка.
«Я не втюхался, – вздохнул Саша. – В этом беда. Если бы просто «втюхался»…»
– Ты Саню моего любишь? – донесся из соседней комнаты резкий голос матери, и он вскочил с лежанки, и кинулся к двери, и приоткрыл легонько.
Аня молчала.
Саша понимающе усмехнулся.
Мать повторила вопрос.
Зачем?!
И, кстати, что у них там происходит?
Он выскользнул из детской и, мягко ступая по прохладному линолеуму, прошел за угол по коридорчику.
Стараясь не потревожить случайным движением скрипучую фанерную створку, Саша затаил дыхание и припал к щели между косяком и дверью в гостиную, оставленной недозатворенной. Видимость была сносная. Слышимость и того лучше.
Мать гладила Аню по волосам, приговаривала: «Девочка моя, ну что же ты плачешь, это же счастье, что вы любите друг друга».
Аня ей говорила: «Это я его люблю, а он меня – нет».
Мать не соглашалась: «Какая ты глупая, Анька, он тебя любит, я вижу, маму не обманешь…»
Что Аня ответила, Пастухов уже не слушал.
Он бредит. Или галлюцинирует.
Хотя – нет. Он в здравом уме.
Тогда – что?
Начальница затеяла продолжение инсценировки – для большей убедительности и полноты картины?
Других вариантов нет.
«Потому что это не может быть правдой», – угрюмо думал Саша, безжалостно пиная, гоня дурную надежду.
«Это не может быть неправдой», – пришла в голову четкая и спокойная мысль, от которой радость рванула по сердцу, и ему захотелось хохотать, и прыгать на одной ножке, как в детстве, и, ликуя, выкрикивать несусветную чушь.
Крадучись он вернулся в свою комнату, замер у входа и приготовился ждать.
Недолго ждал, минуту, не больше.
Она вошла – потерянная, несчастная, с припухшими веками и покрасневшим носом. Глаза прячет, чудачка.
Он схватил ее в охапку, прижал к груди и проговорил прямо в ухо:
– Никому тебя не отдам.
Встряхнул, чтобы до нее дошел смысл, и повторил:
– Никому не отдам, понятно? Выходи за меня замуж, Анка. Отвечай сейчас же, слышишь? Я тебя люблю.
Она слышала. Но ничего ответить она не могла, ей не дышалось совсем.
Он так крепко ее обнял? Или сердце забыло биться?
Вновь в носу защекотало, и это не шло ни в какие ворота. Не хватало еще разреветься опять.
Цыц, майор Путято. Возьми себя в руки. Ты не настолько ошарашена, чтобы разум терять. Тебе срочно нужно разобраться, что сейчас происходит.
Мысли, одна умнее другой, с бешеной скоростью вылуплялись откуда-то с разных сторон и мчались наперегонки, устроив под черепом толчею и свару.
«Он врет? Или так пошутил?» – замерев в Сашкиных объятиях, недоумевала она, уткнувшись носом в его тугое плечо.
А разве такими вещами шутят?
Возможно, все дело в
