— В чем, собственно, заключается пресловутое оскорбление? В том, что он снова появился в ее жизни? — Харрис-Джонс сделал паузу и не торопясь обвел цепким взглядом присяжных, никого не пропустил, а затем опять воззрился на Аду. Загородка для подсудимых доходила ей чуть ли не до плеч, ее будто посадили в клетку как дикое животное или умалишенную. — Если, конечно, это был он.
— Он, — вырвалось у Ады.
— Соблюдайте тишину, — предупредил судья.
Сердца у него нет, у этого Харрис-Джонса, рассудила Ада.
Присяжным зачитали ее признание. Я, Ада Маргарет Воан… Внизу ее подпись. Согласно показаниям полицейского, обнаружившего тело, покойный лежал на кровати в рубашке и нижней майке, но без брюк. От него сильно несло виски. Согласно показаниям следователя, единственные отпечатки пальцев, обнаруженные на газовом кране, принадлежат подсудимой, как и на оконной раме, там, где она затыкала щели занавесками, и в нижней части двери, куда она запихнула уплотнитель, оберегающий от сквозняков. Таковы факты по этому делу. Неоспоримые. Виновна в убийстве. Но применение насилия? Провокация со стороны жертвы? Тяжкое оскорбление действием?
За несколько лет без войны сестра Бригитта поправилась. Она стояла на свидетельском месте в чистом накрахмаленном апостольнике и темно-сером наплечнике поверх черной рясы, медный крестик поблескивал в электрическом освещении. Для Ады она осталась там, на континенте, в ужасе и холоде войны.
Да, Ада явилась к матушке-настоятельнице в Намюре и попросила убежища. С ее слов монахини поняли, что она потеряла мужа, Станисласа фон Либена. Оккупировав Бельгию, нацисты интернировали британских монахинь, привезли в Мюнхен и заставили ухаживать за пожилыми людьми.
Сестра Бригитта. Ее рассказ оживил воспоминания, реанимировал труп, препарированный мистером Харрис-Джонсом. У Ады мурашки побежали по коже. Она слышала грохот бомб и вопли, чувствовала запах взрывчатки и гари, и страх, от которого было не продохнуть в тот день в Намюре.
— Если бы вы отказались ухаживать за ними, — задал вопрос мистер Харрис-Джонс, — вас бы расстреляли?
— Всякое могло случиться, — ответила сестра Бригитта. — Мы не стали проверять.
— Вы даже не попытались сопротивляться?
Монахиня смерила взглядом Харрис-Джонса и, казалось, все про него поняла.
— Наше призвание — опекать пожилых и немощных, где и когда это необходимо. Наше призвание не подвластно ни политике, ни войне. Как и старость.
— Высокие принципы, — обронил Харрис-Джонс. — Удобно, когда имеешь дело с самым чудовищным режимом в истории, верно?
— Однако те, кто отказывается от принципов, скатываются в цинизм. — Сестра Бригитта смотрела на него в упор. Обвинитель первым опустил глаза и принялся перебирать бумажки на столе. Сестра Бригитта нацистов ставила на место. И какому-то пронырливому сутяге не сбить ее с толку, пусть даже он выступает от имени короля.
— Как я понимаю, по окончании войны вы не сразу уехали из Мюнхена, но задержались там на некоторое время, — продолжил допрос Харрис-Джонс. — Можете сказать почему?
— Мы не могли покинуть наших стариков. До тех пор, пока не убедились, что о них есть кому позаботиться должным образом.
— Подсудимая, Ада Воан…
— Сестра Клара, — перебила обвинителя монахиня.
— Сестра Клара. Так ее тогда звали?
— Да.
— Она работала вместе с вами?
— Да. Она не училась на медсестру, но могла выполнять менее сложные обязанности.
— И она вела себя как монахиня?
— Да, — ответила сестра Бригитта. — Разумеется.
— И нацисты так и не догадались, что она не та, за кого себя выдает? Даже вопреки тому, что она была беременна?
— Она носила рясу с чужого плеча, доставшуюся ей от монахини, которая была много крупнее. Беременность была незаметна.
— А затем она родила?
— К счастью, без осложнений. Ребенок родился ночью. Камера, где мы спали, находилась далеко от охраны, они ничего не услышали.
— Стечение обстоятельств?
— Нет, благая удача. — Сестра Бригитта улыбнулась: — Мы молились. (Ада помнила эту улыбку.) Дева Мария не оставляла нас своим попечением.
— А младенец? Что с ним было дальше?
Сестра Бригитта помедлила с ответом, взглянула на Аду. Кого она видела за выгородкой для подсудимых? О чем она думала в этот момент?
— Ребенок родился мертвым.
Нет. Его нежная мраморная кожа с пурпурными и синими прожилками — как у обложки молитвенника. Ада приподняла край полотенца, чтобы запомнить его личико. Припухшие глаза Томаса были закрыты, по бокам глубокие складки. Стиснутые кулачки прижаты к щекам. Лысое гладкое темечко, дочиста отмытое от крови и слизи. Голые плечики, худенькая шея с кое-где обвисшей кожей. Он спал.
Живой.
Он был жив. Ада помнила, как затрепетал черный орарь, лежавший в саквояже отца Фриделя, от дыхания Томаса, как раздулись его ноздри, когда воздух наполнил его легкие, как шевелилась грудь, вдох, выдох, вдох, выдох. Это было его дыхание, а не ветерок, поднятый ею, когда она защелкивала саквояж.
Сестра Бригитта окрестила его, чтобы он не попал в чистилище, и взяла Аду за руку после того, как они попрощались с отцом Фриделем:
— Да упокоится с миром его маленькая душа. Повторите это за мной, сестра Клара.
— Нет, — воспротивилась Ада. — Он не умер.
— Повторите за мной, сестра Клара, да упокоятся с миром души всех праведников усопших милостью Господней, аминь.
Нет. Томас был живехонек, крошечный удалец.
— Он был жив! — закричала Ада. — Сестра Бригитта, он был живой!
— Мисс Воан, — сказал судья, — вам пока не дали слова.
— Что произошло потом?
— Священник помог нам. Он вынес тело ребенка в своей сумке.
— Куда?
Сестра Бригитта пожала плечами:
— Мы не знаем.
— Куда он дел тело ребенка?
— Мы не знаем. Но тогда хоронили почти каждый день. Он мог украдкой подложить тело младенца в гроб какого-нибудь старика. Никто бы не заметил.
— А сестра Клара?
Монахиня опять посмотрела на Аду. С нежностью, но и с раскаянием.
— Ей было трудно с этим смириться.
— С тем, что он умер?
— Да.
— Что вы сделали?
— Послеродовой упадок сил — тяжелый период сам по себе, — ответила сестра Бригитта. — Мы не могли допустить, чтобы ей стало еще хуже. Из соображений осторожности мы решили не перечить ей.
— Лгали, хотите сказать? Позволили ей верить, что ребенок жив?
— Порою ложь служит во благо. Господь прощает эти мелкие грехи.
Нет, думала Ада, нет. Все было не так. Томас был жив. И сестра Бригитта это знала. Почему она сейчас говорит совсем другое?
— А когда она вернулась к вам в конце войны, вы по-прежнему придерживались вашей благой лжи?
— Пришлось, — ответила сестра Бригитта. — Она была в жутком состоянии. Полумертвая, полубезумная. Такого известия она бы не перенесла.
— Она пыталась найти своего ребенка?
— Да.
— Вы и тогда не сказали ей правды?
— Мы думали, будет лучше, если она попробует его найти и поймет, что это бесполезно, следов не сыскать. Эта надежда — единственное, что привязывало ее к жизни. Скажи мы, что ребенок умер, неизвестно, выжила бы она.
— Вы знали, что она лгала вам?
— О чем, простите?
— О своем замужестве.
— Я не берусь об этом судить.
— Сестра Моника сообщила вам, что Ада Воан не состояла в браке со Станисласом фон Либеном. Ее паспорт был выписан на фамилию Воан. На ее девичью фамилию. У нас имеются письменные показания сестры Моники, данные под присягой. Уважаемое жюри, — Харрис-Джонс повернулся к скамье присяжных, в руках у каждого была стопка бумаг, — пункт первый в вашем списке. Ада Воан носила не обручальное кольцо, но то, на которое вешают занавески. — Он снова посмотрел на сестру Бригитту: — Вы не могли не знать, что она лгунья. Мастерица рассказывать байки.
— Шла война, — сказала сестра Бригитта. — Все было так зыбко, ужасно. Мало ли что сделает человек, чтобы выжить. Я никого не стану за это порицать.
— Вы говорили, что были выше войны.
— Вы передергиваете мои слова. Я сказала, что старость не ведает войны.
Вот как они действуют, эти юристы. Тычут в нос фактами, но только теми, что им подходят, а потом складывают из них картинку, где все вкривь и вкось, как в зеркале на ярмарочном аттракционе, что показывает тебя то коротышкой, то жердью. Аде хотелось крикнуть присяжным: неужели вы не видите, что он делает?
— Ада Воан навещала вас, когда вы вернулись в Англию?
— Увы, нет, — покачала головой сестра Бригитта. — Я была бы ей рада.
— Позвольте спросить еще раз: вы уверены, что ее ребенок умер?
— У него не было пульса, сердцебиения, он не дышал. Младенец родился мертвым. Ни малейших сомнений.
