— Согласна? — спрашивает он.
— Да, всё в порядке. Я же сказала, что помогу тебе понять. Я готова.
— Такое впечатление, что ты готова пожертвовать собой. С какой стати ты соглашаешься, Джейн?
Я прикусываю губу, нервно играю прядью волос, а потом шепчу:
— Потому что я уже знаю, что ты мне нравишься. И я имею в виду не только твою внешность. Это… Я имею в виду, что это очевидно, сияет, и видно всем. Я уже говорила тебе: мне кажется, у нас с тобой много общего. У тебя, несмотря на твою внешность, и у меня, несмотря на мою внешность. И в любом случае знай, я никогда больше не пожертвую собой. Я больше никогда не буду заставлять себя страдать. Я больше никогда не буду бояться. Я буду делать только то, что хочу. А я хочу сделать это, даже если абсурдно, опасно и, возможно, аморально. Так что, повторяю, я согласна.
Хватка Арона становится более энергичной. Его рука прижимает меня к его груди. Затем, с властной нежностью, от которой у меня дрожат ноги, он целует меня.
Его губы опускаются на мои, его язык пробует меня, мои мысли затуманиваются. Бабочки, бабочки, бабочки. В меня вселяется кипящая истома, и если бы Арон не придерживал меня, закинув руку за шею и обхватив другой рукой за талию, я бы поскользнулась, упала, сорвалась.
— Ты в порядке? — вдруг спрашивает он.
Возможно, он понял, что я почти мертва, не могу дышать, что у меня подгибаются ноги и я не умею целоваться?
— Д-да, — лепечу я.
— А ты раньше с кем-нибудь целовалась?
— Н-нет, — продолжаю шептать растерянно.
— Но ты говорила, что у тебя был парень.
— Да, но я его не целовала, и он меня не целовал.
Арон слегка удивлённо охает.
— Позволь уточнить, твой первый раз…
— Мой первый и единственный раз.
— Твой первый и единственный раз был с парнем, который даже не поцеловал тебя?
— Да.
— Он тебя заставил?
— Нет, нет, ничего такого. Просто… я попросила его не целовать меня. Это казалось слишком… слишком интимным.
— А секс — нет?
Я снова кусаю губы и качаю головой. Трудно заставить людей понять. Мне стыдно затрагивать эту тему. Но если не попытаюсь объяснить, Арон будет считать меня ещё более странной.
— Поцелуи — это более глубокая вещь. Потому что ты видишь человека, он перед тобой, перед твоими глазами, ты чувствуешь его запах, его дыхание, язык, слюну, губы. Секс вне поля зрения и вне сознания, ты чувствуешь только оттенок боли, даже не невыносимой, у него презерватив, и он не прикасается к тебе по-настоящему. В поцелуе соприкосновение более навязчиво, и если тебе это не нравится, то может ранить гораздо сильнее.
Арон несколько мгновений молчит, как бы обдумывая смысл моей смелой теории.
— Если ты даже не хотела его целовать, почему ты занялась с ним сексом? — спрашивает, немного раздражённый.
— Потому что я отчаянно хотела быть похожей на других девочек. Я только что вышла из колонии. Казалось нормальным иметь парня, заниматься с ним сексом.
— Ты хоть получила от этого удовольствие?
— О нет, совсем нет, но это было неважно, я даже не придала этому значение. Мне просто хотелось обмануть себя, что на несколько минут какой-то парень нашёл меня привлекательной. Вот как было. После этого мы попрощались, без ожиданий и обид.
— Бля, Джейн.
— Что, бля?
— Бля всё. Бля, потому что ты сделала это дерьмо. И бля, потому что это был твой первый поцелуй.
Я понимаю его точку зрения. У него есть сомнения. Он понял, что я неопытна. Может быть, Арон опасается, что я буду страдать больше, чем ожидал, или что я придам этому событию слишком большое значение.
Конечно, я буду страдать, позже, когда он поймёт, что всегда желал только Лилиан. И, конечно, я придам событию значение. Это будет мой настоящий первый раз. Я буду вспоминать об этом в будущем, если у меня будет будущее. Но я не скажу ему об этом.
— Да, но ты не волнуйся, — говорю я небрежным тоном, вынырнувшим неизвестно откуда, из какого-то неизведанного уголка моей души. — Я ничего не поставлю на пьедестал! Не бойся, что по неопытности я придам всему преувеличенную символическую ценность, и заставлю тебя сделать то же самое. Я уже говорила, что не против того, чтобы ты сам разобрался, чего хочешь от меня. Я прекрасно понимаю, ты можешь прийти к более чем очевидному выводу: я тебе не нравлюсь и в лучшем случае мы сможем быть друзьями.
— Мы не сможем быть просто друзьями, Джейн, я всё больше и больше убеждаюсь в этом.
— Так… Ты хочешь сказать, что тебе… Тебе понравилось целовать меня?
— Я собираюсь сделать это снова. Это даст тебе подсказку.
И он делает это снова. Арон снова целует меня и обнимает так крепко, что я не знаю, где кончаюсь я и начинается он.
Пока мы целуемся, мы бессознательно двигаемся к кровати. Когда я понимаю, что моё положение изменилось с вертикального на горизонтальное, я не могу не почувствовать страха. Я лежу на спине, Арон возвышается надо мной, и от его пристального взгляда меня отделяет лишь тонкий слой макияжа. Я не могу назвать себя беспринципной соблазнительницей, сердце бьётся, бьётся, бьётся, а потом перестаёт биться, а потом снова начинает колотиться в горле.
— Не волнуйся, мы не собираемся ничего здесь делать, — бормочет Арон, словно прочитав мои мысли. — Моя мать отрежет мне ноги, если узнает.
— Почему Дит так поступит? Мне не двенадцать лет, я не под её опекой, и сама принимаю решения.
— Ты под её опекой, поверь мне; в определённом смысле так и есть. Ты появилась в её жизни, понравились ей как человек, и теперь ты — часть того, что она называет «своей эмоциональной семьёй». В неё входит больше людей, с которыми у неё нет кровных связей, чем настоящих родственников. Дит заботится о тебе и ей бы не понравилось…
— Я… я рада, что она заботится обо мне, — отвечаю тихо, — но я не понимаю, почему она должна отрезать тебе ноги.
— Потому что она считает тебя слишком невинной, — он останавливается, внезапно встревоженно глядя на меня. — Ты невинна, Джейн. Моя мать не ошибается. Может быть, ты не готова… Возможно, мы сейчас сильно облажаемся.
— Нет! — восклицаю я и тоже сажусь на край кровати. Я собираюсь сказать то, что никогда не думала, что скажу. — Если ты передумал, потому как понял, что я тебе не нравлюсь, это прекрасно, я, конечно, не могу тебя заставить, но… все остальные причины… это… чушь собачья, вот. Мне двадцать три года, и у меня, может быть, не так много сексуального опыта, но я гарантирую тебе, что я уже не ребёнок. И вообще, если хочешь знать, я никогда им не была. Я не невинна. У меня есть абсурдные, опасные и аморальные желания, потребности и мысли. И ты мне чертовски нравишься. Так что прекрати.
Арон смотрит на меня несколько мгновений. Потом улыбается.
— Может, уедем? На машине мы доберёмся до моего дома максимум за полчаса.
Ноги трясутся, обрыв всё ближе и глубже, но мой ответ прост:
— Поехали.
***
Мы покидаем дом Дит, даже не предупредив её. Пока едем те десять миль, что разделяют Саутгемптон и Саг-Харбор, дальше на север полуострова, мой разум — чистый лист. Я не могу думать, за исключением одной-единственной, повторяющейся мысли, которая размножается во мне, как вирус.
«Я еду к Арону домой.
Я собираюсь переспать с Ароном».
В какой-то момент именно Арон нарушает тишину и прерывает эту мантру, которая восхищает и мучает меня.
— Джейн, ты в любой момент можешь сказать «нет», — успокаивает меня. — Нет всему, чего ты не хочешь. Даже на саму мысль о том, что моя тень может коснуться тебя. Нет такого момента, после которого уже невозможно будет повернуть назад. Окей?
— Окей, — бормочу я, но уже знаю, — ничего подобного не произойдёт. — Арон… зачем ты купил картину Морриса?
Он крепче сжимает руками руль.
— Этот придурок напел?
— Он не придурок, и не думаю, что это информация формата государственной тайны.
Арон резко переключает передачу, заставляя машину визжать.
