Разгул травли против большевиков был еще впереди, однако уже в апреле контрреволюционные демонстранты носили плакаты с надписями: «Долой Ленина!» Из их рядов уже доносились призывы потребовать от Временного правительства указа о немедленном аресте Ленина и о запрещении большевистской партии.
Поэтому товарищи старались не отпускать Владимира Ильича одного. Он ворчал, но покорялся. Всю дорогу до дома он шел обычно молча — то ли потому, что уже слишком уставал, то ли хотелось ему на ходу подумать.
Владимир Павлович Милютин, который не раз провожал Владимира Ильича на Петроградскую сторону, рассказывал, что они обычно сразу сворачивали направо и шли через Марсово поле к Троицкому (ныне Кировскому) мосту через Неву. Но как-то Владимир Ильич не свернул, а пошел вдоль Набережной Мойки и, поравнявшись с домом № 12, замедлил шаг и негромко спросил:
— Вы знаете, что в этом доме умер убитый Пушкин?
Вследствие своей неточности («умер убитый») эти слова особенно запомнились Милютину. Впрочем, эта неточность как бы подчеркивала их трагическое звучание.
Выходя из редакции «Правды», Владимир Ильич и его спутники видели прикорнувших на ступенях людей. Это были посланцы из рабочих районов, пришедшие пораньше, чтобы сразу же после выхода газеты отвезти ее на фабрики и заводы.
Чем накаленнее делалась травля большевиков, тем все более трудной и опасной становилась работа этих товарищей.
Недавно мне довелось беседовать с одним из них — Василием Митрофановичем Шмарцевым, ныне старым большевиком, а тогда молодым питерским рабочим. Рассказ его относится, правда, к более позднему времени, к предоктябрьским дням. Но и в июне, не говоря уже о первых числах июля, творилось примерно то же.
«Получал я тогда приблизительно 250–300 экземпляров газеты, — вспоминает товарищ Шмарцев. — Газеты я запихивал в вещевой мешок и отвозил трамваем на Выборгскую сторону, на завод „Промет“.
Основная мысль, которая шевелилась тогда у меня в голове, — это как проскочить благополучно через центр, ибо изо дня в день происходили случаи провокаций и убийств, а „виновных нет“. Убивали — и сразу рассыпались в стороны. Особенно часто это бывало на Невском и Литейном; достаточно припомнить самосуд над Воиновым, которого буквально растерзал на улице контрреволюционный сброд за то, что он распространял „Правду“. Начинали такой самосуд обычно под видом расправы с карманным вором. Какой-нибудь тип вскрикивал: „Он у меня бумажник вытащил!“ — и набрасывался на красногвардейца. У типа тут же появлялись помощники, они избивали красногвардейца, нередко до смерти.
Вспоминаю одного безногого офицера на роликовой тележке, щеголевато одетого, обвешанного георгиевскими крестами и другими наградами. Он прокатывался взад и вперед по правой стороне Литейного (если идти от Невского к Неве) и выкрикивал антибольшевистские лозунги, стараясь при этом затеять ссору с прохожими.
Если эта провокация ему удавалась, мгновенно рядом с ним появлялось шесть-семь человек. Начинался крик: „Почему раненого героя обижаешь?“ Дальше толчок, другой — и человек лежит на тротуаре избитый, весь в крови».
К середине мая петербургские ночи становятся такими светлыми, что в любой час, когда ни выйдешь к Неве, сквозь мутную воду видно у берега желтоватое песчаное дно и круглые, обкатанные камни — голыши. Небо в такие ночи бывает бледным, одноцветно-серым. Только перед восходом солнца оно окрашивается на востоке алой полоской зари.
Там, на востоке, находится Шлиссельбургская крепость, в которой был повешен старший брат Владимира Ильича — Александр Ульянов.
Каждая улица, каждая площадь, каждый дом, мимо которого в эти ночи проходил Ленин, напоминали о борьбе.
Зимний дворец. Из его окна император Николай I наблюдал за расстрелом восстания декабристов. Около века спустя его правнук Николай И, быть может, у того же окна глядел на площадь перед дворцом, ставшую ареной Кровавого воскресенья Девятого января 1905 года.
Миллионная улица. Здесь Степан Халтурин готовил взрыв царского дворца. Малая Садовая. Тут находилась сырная лавка, из которой народовольцы вели подкоп. Екатерингофский канал. Там, где ныне возвышается церковь «Вознесения на крови», народовольцы казнили Александра II. Троицкий мост. По нему лучших сынов и дочерей России везли в черных, наглухо закрытых каретах в Петропавловскую крепость, чтобы отправить на эшафот или же превратить в живых мертвецов, замурованных на годы, а то и навечно в каменной могиле.
Ленин шел по этому мосту. Слева вонзался в небо слабо светящийся в предутренней дымке острый золотой шпиль, справа дымили трубы заводов Выборгской стороны. Большевистской! Той, которую уже в апреле и мае буржуазная печать стала называть «ленинским гнездом»!
В ту весну и лето даже в самые поздние часы улицы были многолюдны. Дня не хватало, чтобы вместить все, что хотелось людям сделать, о чем хотелось переговорить. Они собирались кучками, то митинговали, то просто разговаривали — и со знакомыми, и с незнакомыми. Всякое там можно было услышать: и раешник, которым сыпал разбитной мастеровой про царя Николашку, жену его Сашку, как они по воду ходили, щи из крови варили, бедных не любили, а богатых дарили. И рассуждения солдата-фронтовика, что хорошо бы посмотреть на Керенского и прочих министров-капиталистов в лаптях, какими-то они будут вояками, если их поставят в окопах по колено в воде и грязи. И пожелание немолодой работницы, чтобы пушки перелить в наперстки.
И характеристику Ленина, как человека, который «весь народ наскрозь знает». Ну конечно, и злобное шипение насчет «немецких шпиёнов» и «пломбированного вагона».
О тех днях Надежда Константиновна рассказывает:
«Раз я с Широкой до особняка Кшесинской три часа шла, так занятны были эти уличные митингования. Против нашего дома был какой-то двор, вот откроешь ночью окно и слушаешь горячие споры. Сидит солдат, около него постоянно кто-нибудь — кухарки, горничные соседних домов, какая-то молодежь. В час ночи доносятся отдельные слова: большевики, меньшевики… в три часа: Милюков, большевики… в пять часов — все то же, политика, митингование. Белые ночи питерские теперь у меня всегда связываются в воспоминании с этими ночными митингованиями…»
Но были и иные ночи, те ночи, когда словно бьют часы истории. Были мгновения, которые навеки останутся в памяти человечества. Подобные тому, когда в ответ на слова министра Временного правительства меньшевика Церетели, что в России нет партии, которая взяла бы на себя всю полноту власти, из глубины зала прозвучал сильный, страстный голос Ленина:
— ЕСТЬ!.. ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ!
Да, такая партия была! Она жила, боролась, действовала, сплачивала вокруг себя массы, готовила их к решающему штурму.
Это была партия большевиков, которая после Октябрьской революции приняла название Коммунистической партии.
По всей стране возникали большевистские организации.
Их ядро составляли обычно деятели большевистского подполья, возвратившиеся из тюрем, ссылок, с каторги. Они работали в самой гуще масс. Участвовали в общей работе партии, посылая своих представителей на партийные съезды и конференции. Проводили в жизнь решения партии. С глубоким вниманием вчитывались в каждое слово Ленина, в каждую страницу «Правды».
Весь июнь семнадцатого года был насыщен событиями. Владимир Ильич продолжал работать с нечеловеческим напряжением. В «Правде» ежедневно появлялось по одной, по две, по три его статьи.
К концу месяца он так переутомился, что потерял сон. Решил поехать на несколько дней отдохнуть за город. Но его отдых был оборван событиями, разыгравшимися в Петрограде.
Эти события вошли в историю под названием «июльских дней».
В момент, когда перевес сил находился еще на стороне контрреволюции, массы питерских рабочих, солдат и матросов, возмущенные политикой Временного правительства, вышли на улицы с требованием немедленной передачи власти Советам.
Одним из первых поднялся пулеметный полк, делегаты которого явились в особняк Кшесинской на общегородскую конференцию большевиков сообщить, что полк разослал своих представителей по всем воинским частям с призывом к выступлению, и просили поддержки у большевиков. Конференция ответила отказом, считая выступление преждевременным. Но вечером подошли еще два полка со знаменами, на которых было написано: «Вся власть Советам!», а затем — рабочая демонстрация с такими же лозунгами и знаменами. Тогда ЦК партии, учитывая настроение масс, дал лозунг мирной демонстрации.
На следующий день, 4 июля, в движении участвовало свыше полумиллиона рабочих и солдат. Из Кронштадта при были матросы. Демонстрации стягивались к Таврическому дворцу. На углу Невского и Литейного по демонстрантам был открыт огонь. Завязалась перестрелка…
