успехов в Ваших опытах прекрасных.
Пишите для души свои великие картины.
Но деньги нынче делает новейшая рутина,
невнятность образов, порою безобразных.
Настанет срок, пройдёт искусство дебри
и новый Ренессанс предстанет Миру,
и мастера, как Вы, а не дешёвые кумиры
представят нам бесспорные шедевры.
У Вас они уже написаны, Северин.
Бросайте кость толпе, пишите эпатажно.
Всё станет гениальным и не важно,
в каких богов раскрученный художник верил".
Гигант российского истеблишмента и халтуры
со вздохом согласился с новым веяньем культуры.
24
Явился март. И солнце по утрам
в колодцах питерских кварталов заблистало.
Тепла по европейским меркам было мало,
но дым над городом пространство уступал ветрам.
Все кашляли, чихали. Кое-кто в постели.
И втёрся к нам какой-то новый грипп.
Кто потреблял чеснок, лимон -- он от того отлип.
Все остальные с красными носами зябли и потели.
Но всё крутилось. Новая весна
несла героям нашим новые надежды.
Всё устоялось. Жизнь текла, как прежде.
Лишь Анна без семьи соскучилась одна.
А у Андрея приступы жестокой скуки
случались в Петербурге иногда.
От шока отойдя, не брал кистей он в руки.
В Париж, в Париж, в Париж влекла его звезда.
Он приезжал надолго. Вёл её дела.
И у неё беременность при нём легко текла.
25
На диком опыте Элеоноры Чёрной Леди
он заработал некое количество бумажек,
что с Анной им давало несколько поблажек.
Ну, в частности, не экономить меди
и йогурты и фрукты покупать,
и что-то из одежды мягонькой под ветер.
Хотя во Франции погоды образ светел,
не холоден и дождь не гонит спать.
Он был кухаркой, магазинщиком, сиделкой,
смирил он в сердце мощный темперамент.
Стал прочен и надёжен, как фундамент,
и по ночам был ей отменной грелкой.
А вечерами он смотрел в окно на фонарей огни,
не мог уснуть, любуясь благородным ликом,
мечтал о будущем и скромном и великом.
Она запомнит навсегда те сказочные дни.
Казалось Ане иногда, что в ней ведутся войны.
Естественно. Она уж знала -- будет двойня.
26
В Сорбонне сделался он очень узнаваем,
когда по всем каналам и эфирам
его и русским чудом и кумиром
превознесли. Его картины по трамваям
и по автобусам, наклеены, катались.
Но многие французы лишь смеялись
его уродливым пейзажам и фигурам.
Не вся Европа эпатажу верит сдуру.
Но кое-кто из полуколлекционеров
пытался заказать ему пейзаж или портрет.
Ну маленький. Он отвечал -- "Попозже. Нынче -- нет.
Сейчас пишу вождей функционеров.
Есть Сталин, сверстанный из формулы Ферми,
и Гитлер на слоне в лесах Гвианы,
Ллойд Джордж в объятьях обезьяны
и Ленин в туалете фабрики в Перми".
Всё это раскупили влёт и вмиг,
и новый образ Гения возник --
загадочный и инфернальный лик.
27, 28, 29, 30, 31
. . . . . . . . . .
32
Апрель нетрезвою походкой вошёл на питерский гранит.
А город с холодом в суставах своё достоинство хранит.
Красавиц юных одеянья легчают. Оголён живот.
Так сексуальное созданье в привычном холоде живёт.
Когда глаза мужчин степенных скользят по голому пупку,
девчонки оголяют вены, живот и складки на боку.
Апрель меняет отношенья полов, чиновников, жулья.
И на дорогах чаще тренья, тесней судильная скамья.
Начальство, предвкушая отпуск, берёт опасней и крупней,
культура на ночные клубы наваливается тесней,
любовники, встречаясь чаще, не мёрзнут в тесноте машин,
как Муромец, дерётся в чаще с бритоголовыми раввин.
Москвы попсовые театры -- один билет -- на месяц пищи --
не в Ионеске и не в Сартре. С их пошлости не много взыщешь.
Эфир мажорными словами скрывает варварство и ложь.
Весь Мир с Природой и делами на сумасшедший дом похож.
Стареющие кочегары, собрав с народа миллион,
под рокнрольные гитары поют, как сводный хор ворон.
Глава XIV
1
Прошёл апрель. Я в лёгкой куртке
иду по яркой стороне,
где солнце помогает мне
забыть о хладном Петербурге.
Лицо чудесное мелькнёт
с глазами Афродиты юной,
и Всадник чёткий и латунный
мне обозначит поворот.
И я шагаю вдоль Невы
до стен зелёных Эрмитажа,
и представляю, что покажет
вместилище мирской молвы --
мне этот дом царей моих,
мой благороднейший наставник.
Его запасники местами
похожи на забытый стих.
Лишь вспомнишь первую строку
и уж живёшь в другом веку.
2
Как май застенчиво и нежно
касается сердечных струн,
позабывая опыт прежний
и все законы звёзд и лун.
