Холс был достаточно образован, чтобы знать: мортанвельды — водный вид. Он все еще обдумывал вопрос этикета — можно ли предложить таким существам выпивку, когда генеральный директор появилась собственной персоной и ее свита спустилась на пол. Фербин выключил иноземную порнографию и удостоил гостей своим вниманием. Его и генерального директора представили друг другу. Она и полдюжины сопровождающих разбрелись по комнате, отпуская восхищенные замечания относительно мебели и великолепного вида, потом сама генеральный директор (женского рода, как им сказали, хотя по внешнему виду Холс ничего такого определить бы не смог) предложила прокатиться на ее барке. Принц посмотрел на Холса, который пожал плечами.
— С удовольствием, мадам, — любезно ответил Фербин.
Минуту спустя сверху спустился громадный блиноподобный транспорт, поверхность его сверкала, как рыбья чешуя. Округлая открытая корма оказалась перед окном. Рама соскользнула вниз, и все взошли на борт.
Сквозь прозрачные стены и круги в полу принц с Холсом видели, как транспорт быстро поднимается. Скоро их взгляду предстало растянувшееся внизу обширное поселение, которое они только что покинули, потом — бескрайнее море, на берегу которого оно стояло, потом — другие моря и округлые заплаты зеленого и коричневого, а потом (пейзаж словно мигнул, когда они преодолели какой-то незримый барьер) — весь гигантский круг, пестревший синим, зеленым, коричневым и белым, с пятнами по краям: вероятно, то были фрагменты темной, почти безжизненной поверхности самого Сурсамена. Сквозь круги в потолке транспорта виднелись крохотные светлые точки. Холс решил, что это звезды пустого пространства. Он неловко повернулся — пришлось быстро сесть на один из выступов в полу, сделанных в форме сидений. Все они были чуть влажные.
— Принц Фербин, — сказала генеральный директор, указывая одной из колючек на удлиненное неглубокое сиденье вблизи носа (как показалось Фербину), на некотором удалении от остальных.
Фербин сел, а она разместилась рядом на чашеобразном сиденье. К принцу подплыл поднос, на котором стояли тарелочка с деликатесами, открытая бутыль с превосходным вином и стакан.
— Спасибо, — поблагодарил Фербин, наливая себе вина.
— Не за что. А теперь расскажите, что привело вас сюда.
Фербин поведал ей краткую версию своей истории. Даже по прошествии времени, повествуя о смерти отца, он чувствовал, как краска покрывает лицо, дыхание перехватывает, а внутри закипает ярость. Отпив вина, он продолжил рассказ.
Генеральный директор молчала до самого конца, потом сказала:
— Понятно. Так что же нам делать с вами, принц?
— Прежде всего, мадам, я должен передать своему младшему брату Орамену, что ему грозит смертельная опасность.
— Так. Что еще?
— Я буду вам признателен, если вы поможете мне найти нашего старого союзника Ксайда Хирлиса и, может быть, мою сестру.
— Надеюсь, мне удастся помочь вам в предстоящем путешествии, — ответила акважительница.
Ее слова не звучали как недвусмысленное «да». Фербин откашлялся.
— Я объяснил представителю нарисцинов, с которым встречался ранее, что заплачу за перелет, хотя в настоящий момент не в состоянии это сделать.
— Вопрос об оплате не стоит, дорогой принц. Насчет этого можете не беспокоиться.
— Я не беспокоюсь, мадам, — всего лишь хочу сказать, что не нуждаюсь в благотворительности. Я за все заплачу, не сомневайтесь.
— Хорошо, — сказала Шоум. Последовала небольшая пауза. — Значит, ваш отец мертв, убит этим самым тилом Лоэспом.
— Да, мадам.
— И вы законный король по праву рождения?
— Да.
— Как романтично!
— Моя благодарность за то, что вы так это чувствуете, безмерна, — сказал Фербин. Только теперь он понял, что даже не отдавал себе отчета в степени собственной светскости, которой успел-таки набраться. — Но самое насущное для меня сейчас — предупредить брата, что его жизни грозит опасность, если только уже не поздно.
— Так, — сказала мортанвельдка, — у меня есть новости, возможно, не дошедшие до вас.
— Правда? — Фербин подался вперед.
— Ваша матушка в добром здравии. Ваш брат Орамен жив и, похоже, процветает и быстро взрослеет при дворе. Вы считаетесь мертвым, хотя тил Лоэсп, конечно, знает, что это не так. Вы оклеветаны. Регент Мертис тил Лоэсп и фельдмаршал Уэрребер командуют армией, которую стараниями октов опустили на уровень делдейнов. Сейчас она накануне решительного сражения с остатками разгромленной делдейнской армии, и наши аналитики убеждены, что победа будет на вашей стороне. Сомнения в таком исходе составляют всего три процента.
— У вас есть там шпионы, мадам?
— Нет. Просто информационный осмос.
Фербин наклонился к ней.
— Мадам, я должен передать послание младшему брату, но лишь будучи уверенным, что депешу не перехватят тил Лоэсп или его люди. Вы в силах помочь мне?
— Это не невозможно. Однако, без сомнения, противозаконно.
— Как так?
— Мы не должны проявлять столь пристального и... возрастающего внимания к вашим делам. Даже нарисцины не должны этого делать, а технически здесь за все отвечают они.
— А окты?
— Им, конечно, дозволяется ограниченное влияние — они ведь контролируют каналы доступа во внутренние области Сурсамена и в немалой степени отвечают за безопасность на нем. Правда, окты явно вышли за пределы своих полномочий, сотрудничая с сарлами, чтобы сначала обмануть делдейнов, а потом привести к почти неизбежному поражению. Аултридии в результате подали иск против октов в Менторский суд нарисцинов. Причины такого поведения октов все еще расследуются. Высказывается множество соображений, а следовательно, никто ничего толком не знает. Однако скажу прямо: мой вид осуществляет менторство над теми, кто менторствует над теми, кто менторствует над вашим народом. Многие ступени и уровни отделяют меня от права напрямую вмешиваться в ваши дела... Вы, принц, оказались невольной жертвой системы, созданной именно для того, чтобы помогать народам вроде сарлов. Эта система конструировалась десятки тысяч лет, чтобы максимально обеспечить естественный прогресс технологически малопродвинутых народов в контролируемой галактической среде, позволив обществам на абсолютно разных ступенях развития взаимодействовать друг с другом без случайного уничтожения или деморализации менее развитых участников. Она неплохо работала все это время, но, увы, иногда приводила к аномалиям или очевидным несправедливостям. Мне очень жаль.
«Сцена невелика, зато зрителей много». Фербин вспомнил отцовские слова, слушая монолог мортанвельдки. Но зрители оставались зрителями: им запрещалось выскакивать на сцену и принимать участие в происходящем. И если не считать колкостей, вызовов на поклоны и выкриков: «Смотри, сзади!» — они мало что могли изменить, не рискуя быть выкинутыми из театра.
— И вы не можете нарушать эти правила?
— Могу, принц. Мы с вами разговариваем на одном из моих судов, где я гарантирую конфиденциальность беседы и свободный обмен мнениями. Тем самым я уже нарушаю правило, касающееся законного взаимодействия между, скажем так, официальными лицами. Я могу вмешаться, но надо ли? Я не хочу сказать — приведите мне новые основания, я хочу сказать — верно ли я поступлю? Правила, нормы, условия и законы установлены не произвольно, а по веским причинам. Правильно ли с моей стороны будет их нарушать?
— Вы можете догадаться, что я об этом думаю, мадам. Я бы сказал, что жестокое и преступное убийство почтенного человека — короля, к которому все его подданные, кроме нескольких завистников, предателей, подлых убийц, питали любовь, — должно болью отозваться в сердце любого существа, сколько бы ступеней и уровней ни отделяли его от таких малозначительных созданий, как мы. Я надеюсь, нас всех объединяет любовь к справедливости и желание видеть зло наказанным, а добро — вознагражденным.
— Конечно, все именно так, — уступчиво сказала Шоум. — Но если заглядывать далеко в прошлое, придется признать, что в основе этих правил лежит как раз идея справедливости. Мы хотим быть справедливыми в отношении тех, кого опекаем, и тех, над кем менторствуем, а потому обычно отклоняем самое очевидное — то есть поспешное вмешательство. Можно вмешиваться и оказывать влияние в каждом случае, когда дела идут вовсе не так, как хочется любому порядочному и разумному существу. Однако при каждом таком воздействии, пусть оно совершено из лучших намерений, пусть оно законно и справедливо, если говорить о непосредственных результатах, мы незаметно, постепенно, но неизбежно лишаем тех, кому помогаем, всякой свободы и достоинства.
— Справедливость есть справедливость, мадам. А подлость и предательство останутся подлостью и предательством. Можно удалиться и потерять их из виду, но если снова приблизишься, то сразу узнаешь их и поймешь, какое это зло. Когда убивают простого человека, для него это конец, а для его семьи — катастрофа. И потом, если отвлечься от сострадания, последствия тут велики настолько, насколько важной он был фигурой. Когда убивают короля, вся история страны отклоняется от верного курса, и это совершенно иное дело. Отношение к такому злодейству красноречиво говорит о тех, кто знает о нем и имеет возможность покарать преступников, — и о тех, кто терпит их и покрывает. Это яркий урок для всех подданных, закладывающий большую часть их представлений о нравственности. Судьбы народов, всех философий, мадам, зависят от таких событий, и их не следует считать возней в собачьей будке.
