относить и себя, потому что офицер, его звали Георгий Шляпников, рекомендовал меня к зачислению в боевую армию, это было просто прекрасно, но туда же попал и Сергей, который оказывается не только отправил меня на войну, но с удовольствием пошёл и сам, и мы оказались в том же положении, что и будучи мародёрами, он сержант, а я, соответственно, рядовой.
Воюя и видя почти каждый месяц как погибают мои знакомые, которые на войне особенно быстро становятся друзьями, я до сих пор не знал, как выглядит наш главнокомандующий, генерал Гронский, в кабинетах офицеров не было его фотографий, а сам он руководил действиями наших армий удалённо, в общем-то он и не должен был расхаживать где попало, чтобы мы не него посмотрели.
В одной из подобных вылазок я пропустил первый день рождения сына, Наталья уже открыто ненавидела меня и почти проговаривалась за что: что я могу погибнуть там, а ей не на кого будет опереться, и как она будет жить с ребёнком в этом мире, мне было стыдно и я испытывал вину перед сыном, зная, что только одна пуля может обречь его на нищенскую и голодную жизнь. Даже мне тогда-то было восемь лет, когда я остался без родителей, а ему только-только исполнился год, он только пытается что-то произнести и сейчас беззащитней новорождённого щенка. Но солдат не может выбирать, я конечно мог бы вернуться в мародёры, тогда бы жизнь была бы ненамного сытей, чем если я просто погиб на войне. В этом случае кстати, её будет обеспечивать армия, скудно, но лучше, чем никак. А этому парню, кажется, что нужно много еды, потому что он был очень крупным уже в детстве, я видел других детей его возраста и он был заметно больше, я не понимал, что это за аномалия, потому что мой рост не дотягивает даже до ста восьмидесяти сантиметров, а Наталья ещё ниже, сын же, похоже, решил суммировать наши с ней размеры.
Зима подходила к концу и теперь прошёл очередной бой за Сургут, в котором я сумел схватить солдата-сибиряка, мы их называли сибиряками, со временем и прониклись огромным уважением, потому что они могли просто перейти к нам и жить лучше, но они оставались верны своему генералу или своей земле. Этот солдат был типичным представителем сибирской армии: худой и грязный, с сильно отросшими волосами, которые уже закрывали уши, цвет волос из-за грязи было трудно определить, бедняга служил разведчиком, который из-за сильного ветра не услышал меня, а я уже целился в его спину, ему пришлось только слушаться. Я, после того как привязал его к машине и убедился, что он ничего не сможет мне сделать, заговорил:
— Как тебя зовут? — спросил я.
Он молчал. Тогда я назвал своё имя, оно, кажется, на мгновение его заинтересовало. Я это уловил и стал дальше задавать ему вопросы, прошло может минут пятнадцать, как он ответил:
— Вот же ты сука, ты предал своих, перебежал к этим уродам в Центральную, а теперь ещё и тут русских убиваешь, чего вам мразям дома не сиделось, кончилась вода у вас там, да? Поэтому надо русских уничтожить?
Солдат смотрел на меня наполненными ненавистью глазами, его трясло, и эта дрожь расходилась по вымокшей военной форме. Темно-серая, такая же как была у солдат Мусаева. А этот парень был таким же рядовым, как и я.
— Так вообще-то вы на нас напали, это, во-первых, а во-вторых я никогда не воевал за европейскую армию.
— А ты прям не понимаешь, чего на вас нападали? — он улыбнулся, но в эта улыбка искрила отвращением.
— Города наши нужны, оружейные заводы.
Его пробрал смешок, беззвучный, такой будто меня тут нигде не было, смех, который показывал, что он меня не боится ни капли, потом, всё ещё улыбаясь он посмотрел на меня, его глаза назвали меня идиотом. Он покачал головой из стороны в сторону и вздохнул.
— У вас люди — рабы, это что вот такая вот армия для народа? Вы чем-то лучше ЕА? Они действуют по такой же схеме, как и вы, скоты, что нам оставалось? Тогда ребята не смогли вывести даже тысячу гражданских, вы по границам охраняете их так будто это какие-то животные, а не люди, лишь бы никто из сельских не перешёл к нам. Из-за этой вечной охраны своего стада вы и засекли нас довольно рано. Да уж, наверное, от европейцев сбежать легче. Ты уже отбирал у наших людей еду, ты ж мародёр, да?
— Нет, — отрезал я, но в душе стало противно.
За последний год, когда появился сын, я довольно быстро повзрослел сам, но над своим прошлым у меня особо не находилось времени думать и уж тем более разгадывать почему люди терпят постоянные поборы, такому дебилу как я тогда, было некогда. Ну а теперь картинка вырисовывалась, но всё же не хотелось считать себя частью чего-то подлого, о том, что это рабство как раз и держится на мне и на мне подобных. Из этого родился глупый и детский вопрос, который тут же вылетел из моего рта:
— А вы что не так? У вас еда сама собой появляется?
Я был очень зол на себя, но думал, что на этого несчастного солдата.
— Нет не так, мы работаем наравне с людьми и достаем людей из новой Европы за Уралом, пытаемся уводить их из вашей Центральной и Байкальской Республики. А многие и идти не хотят, говорят, что у нас там ужас, рабство ещё хуже. Тут-то Гронский обирает, но охраняет и вообще он второй Мусаев, не хотел всего этого. А на самом деле только Лукин был против этого разделения, с Лукиным остались те, кто хочет сохранить Россию, а у ваших цель…ай, — он попытался махнуть связанными руками, но нейлоновый жгут натянулся и не дал ему сделать этого.
Я услышал, как идут солдаты, это были наши конечно же, один из бойцов забрал пленного и увёл куда-то, хотя я знал, когда им предлагали перейти на нашу сторону, почти все отказывались, после этого случиться могло только одно — выстрел в голову, для физически крепких — свинарник. Не думаю, что мой собеседник согласился служить Центральной Российской Республике, да и здоровяка он не напоминал. Я же давно согласился служить ей и пошёл исполнять свои обязанности, в тот день мы взяли Сургут, оставался только Нижневартовск, в котором находился и Владимир Лукин, их генерал, не скажу, что я раньше с особенным рвением воевал против
