в такой серьезной структуре, как Верховный Совет, неделю или две. Будет выглядеть так, словно мне сделали серьезный аванс, взяв туда на работу, а потом я не справился и меня вышибли. Или, того хуже, оказался политически неблагонадежным. Именно об этом будут думать в любых кадрах, куда я принесу потом свою трудовую. Может, даже и звонить будут в кадры Верховного Совета, чтобы точно выяснить, что со мной не так. А там как-то я не заметил при приеме на работу одобрительных взглядов в мой адрес… Тот же Жан Кисько попадется, и кто ему помешает охарактеризовать меня так, словно я и в дворники не гожусь?
Так что первичный вывод – не дергаться пока что. Марк Анатольевич согласовал мне, фактически, полдня в неделю работы – за полставки не сказать, что я буду перерабатывать. Работа откровенно тупая, но кто мне мешает думать о своем, когда я набью руку в обращении с этими письмами? Это же не бухучет или аудит, тут предельная концентрация не нужна. Если какое письмо не в ту стопку случайно суну, то, скорее всего, никто этого и не заметит. Прости, доярка Дарья, ты правильно мыслишь, но тебе вообще не стоило писать то письмо…
Галия и мама попытались меня расспросить за ужином, как первый рабочий день прошёл в Верховном Совете. Честно им признался, что тупо сортировал обращения трудящихся.
– Ну, сынок, не всё сразу, – решила поддержать меня мама.
– Да я понимаю, – улыбнулся я.
Глава 18
г. Москва.
Вскоре пришёл покупатель за трактором в подсолнухах. Невысокий, пухленький, лет под пятьдесят, с облысевшей макушкой. Представился Леонидом. Всё время улыбался и говорил, да используя своеобразную деревенскую манеру изъясняться, хотя, судя по дорогой одежде и обуви, дядечка очень непростой. И такое тепло от него шло, такая харизма, что он подсознательно вызывал доверие.
– Значицца, вы и есть тот молодой человек, что взял под крыло наших пенсионеров? – с любопытством разглядывал он меня. – Наслышан, наслышан. Михаил Андреевич много раз про вас балакал.
– Надеюсь, не ругал? – улыбнулся я.
– Что вы, только хорошее.
Спустились на первый этаж. В этот раз сам попросил жену со мной сходить, я же понятия не имею где там этот трактор.
Леонид воодушевлённо делился с нами, что Михаил Андреевич его палочка-выручалочка. Что он, Леонид, всегда желанный гость на любом торжестве, потому что все знают, что он дарит живопись. Да еще какую!
– И у меня голова не болит, – делился Леонид, – что сунуть в подарок людям, у которых всё есть?
– Интересный подход, – согласился я.
Галия принесла картину. Я поставил её на спинку дивана. На ней, реально, был изображён трактор, стоящий у поля с подсолнухами.
– Это шедевр, чессно слово! – восхищённо произнёс Леонид и сунул мне деньги. – Есть во что завернуть это счастье?
– Есть, есть. Сейчас, – подхватилась Галия и скрылась в соседней комнате.
– Какая милая у вас жена, – подмигнул он мне.
Вскоре она вернулась с большим серым листом и мотком шпагата. Мы завернули с Леонидом картину, перевязали. И он, абсолютно счастливый, ушёл, пожав мне руку и приложившись губами к ручке Галии, чем смутил её невероятно. Мы пересчитали с женой деньги. Тысяча рублей, однако. Спрятал их туда же в раму.
Потрясённые стоимостью не очень большой картины, мы молча поднялись к себе. Признаться, я и после первой продажи стал гораздо с большим уважением относиться к увлечению жены рисованием. А сейчас я понял, что очень его одобряю.
Через некоторое время позвонил Михаил Андреевич, узнал, как всё прошло. Доложил ему всё, как есть.
– Знаешь, кому ты сегодня руку жал? – лукаво спросил он.
– Вы про Леонида? – без задней мысли уточнил я.
– Про Леонида, – рассмеялся Михаил Андреевич. – Это народный артист СССР. Так-то, мальчик мой.
– Правда? – удивился я. – Совершенно незнакомое лицо.
– Почаще надо в Большой театр ходить, – посоветовал он.
– Были как-то с женой на балете.
– На балете… А надо было на оперу, – посмеялся Михаил Андреевич и мы попрощались.
Только оперы мне и не хватало. Но сам факт! Пошёл рассказывать Галие, кто ей сегодня ручки целовал.
Чуть позднее к нам зашёл Григорий узнать, когда мы едем в деревню? Чтобы ему Родьку собрать успеть. Буднично так говорил о том, что отец в деревню умотал, уже свыкся с этой мыслью.
– Отец мне на службу вчера звонил, – делился он, – просил передать с тобой кое-что из своих вещей. Ладно?
– Конечно. О чём разговор! – удивился я. Мама с Галиёй сразу чаю ему предложили, он благодарно кивнул головой.
– И там ещё Анна Никифоровна что-то мне передать собралась, – добавил он.
– Привезём, – улыбнулся я.
– Небось, пирожков, – предположила мама. – Пироги у неё замечательные.
– Когда вы вернётесь? – поинтересовался он.
– Мама там, пока, останется, а мы с Галиёй завтра к вечеру вернемся, – ответил я. – Мне свёкра сестры надо отвезти в аэропорт завтра ночью.
Он кивнул и задумчиво гонял чай в чашке чайной ложечкой, а сам сахар даже не насыпал. Что-то его беспокоит, причём, очень сильно. От Лины опять что-то прилетело? Надеюсь, нет. Как-то уже достаточно истрепала всем нервы эта Лина…
– Слушай, – начал он смущаясь. – Поступил в Академию на курсы. Учиться почти полгода.
– О, поздравляю.
– Всё лето в Москве безвылазно придётся проторчать. А Родька уже на море настроился…
– Так договорились же, что мы его с собой в Палангу берём, – с недоумением посмотрел я на него.
– Да, – подтвердила жена, с таким же недоумением глядя на него.
– Ну, это было, когда я в командировку на год планировал вскоре уехать. А сейчас-то я дома, – вопросительно взглянул он на меня.
– Ну, какая разница, – мы уже настроились, что малой с нами едет. Правда? – повернулся я к жене.
Она охотно кивнула.
– Может, мне отца попросить с вами поехать? – предложил он.
– Ну, у них с Никифоровной что-то только завязываться стало, – с сожалением проговорила мама.
– Он сейчас не захочет её надолго оставлять, наверное, –
