– Реально мог бы. Ты же не думаешь, что я эту яму вручную копал? Но это было бы слишком добрым поступком, дорогой. Ты тезку моего убил, друга моего убил. Но Всевышний велел прощать, и потому я тебе мстить не стану. Но и вытаскивать тебя тоже не стану, понимаешь, ага? У тебя ведь сутки, максимум двое, прежде чем ты подохнешь от жажды. Думаю, сутки. Ты охренительно старый!
– Пошел ты, тварь! Пошел ты! Я твою мать трахал, слышишь меня?! Трахал твою мать в задницу, шакал! И в рот трахал!
Старик подобрался, старательно выцеливая края ямы-ловушки. Но бородач на уловку не купился. Помолчал секунду, да и выдал флегматично:
– Ты там полегче, хрен старый. Я ведь и передумать могу на счет экскаватора…
Наступила относительная тишина. Совсем близко зачирикали дерущиеся воробьи. Подволакивая ногу, старик подошел к стене, провел по ней пальцами. На туфли посыпались комья влажной земли. Он запрокинул голову. Отсюда края ямы казались абсолютно недосягаемыми. Глубокая могила с прекрасным видом на облака.
– Эй? Эй, там?! – позвал он.
Ответа не последовало. Бородач ушел, оставив пленника умирать от жажды. Мужик сказал – мужик сделал. Старик сдавленно выругался. Зачем-то прошелся по кругу, точно надеясь отыскать незамеченную ранее лестницу. Ковырнул стену рукоятью пистолета, вывалив приличный пласт на ноги. Сделать ступеньку не представлялось возможным. Почва поддавалась легко, но крошилась, не позволяя вырыть хоть сколько-нибудь прочный упор. Минут через десять у ног старика образовалась рыхлая куча. Если примять и утоптать, станешь на пару сантиметров ближе к свободе.
Мертвый тигр наблюдал за его трепыханиями пустой глазницей. Пистолет окончательно переквалифицировался в кайло. Куча росла, стена углублялась, пусть и происходило это не так быстро, как хотелось. Но Старик не унывал. Он был готов рыть хоть целый день. Он превратился бы в крота, если бы понадобилось. Он…
…стал слабеть гораздо раньше, чем предполагал. Через час начали уставать руки: заломило запястья, разболелись судорожно сжатые пальцы, сорванные ногти пульсировали, как гнойные нарывы. Затем отказали ноги. В какой-то момент Старик понял, что не в силах больше стоять, и упал. Позвоночник превратился в открытый нерв, пронзающий мозг жуткой болью при любом неосторожном движении. А проклятая куча не поднялась даже на полметра!
Сидя на утоптанном полу, массируя непослушными руками ноющую ногу, он жалобно скулил. Солнце прокатилось по небу, ненадолго заглянув в яму. От его жгучего любопытства немного спасали подрытые стены. От жажды не спасало ничего. Чертов дохлый тигр пялился на Старика и, казалось, улыбался во всю ширь своей дохлой морды.
Когда сверху поползли сумеречные тени, а облака сменили цвет с белого на багровый, Старик понял, что умрет здесь. Попросту сдохнет от жажды. Если, конечно, раньше не перегрызет себе вены или не вышибет мозги. Но еще до того он начнет жрать тигра. На такой жаре зверь очень быстро протухнет, так что это лишь отсрочит неизбежное. Не пройдет и трех дней, как они на пару начнут раздуваться, гнить и вонять, смрадом своим привлекая трупоедов всех сортов. Вороны склюют их глаза, а мухи отложат личинки в тухлом мясе. Но вовсе не это заставляло Старика выть от досады. Чертов абрек в застиранной бандане придет посмотреть на его труп. Он пожмет плечами, сплюнет и уйдет заниматься своими делами, даже не узнав, что натворил. Вот от чего плакал Старик, в бессильной ярости стуча по закольцованной стене рукоятью пистолета.
С края ямы посыпалась земля. Мелкие комья забились за шиворот, неприятно покалывая красную от раздражения кожу. Кто-то двигался там, наверху, беспечно позабыв, что пленник способен огрызаться. Старик не выдал себя ни жестом, ни звуком. Все так же поскуливал, тыкаясь перепачканным лицом в мосластые колени. Он знал, что второго шанса не будет. Это и есть его второй шанс. Пусть не спастись, так поквитаться!
С неожиданным даже для самого себя проворством Старик перекатился на спину, одновременно выбрасывая вверх руки, сжимающие пистолет на манер американских полицейских. Стрелять приходилось наугад, но с такого расстояния промазать было почти нереально. Тот придурок наверху – он ни за что не успеет отскочить! Он даже понять не успеет, что умер!
Тигриная туша спружинила под лопатками мягким ковром, натруженные кисти вновь рвануло отдачей… и пуля исчезла в темнеющем небе. Тот, наверху, он и не думал никуда отпрыгивать. Сидел себе на самом краю, склонив голову набок и с любопытством разглядывая старика. Огромная черная птица. То ли грач, то ли ворон, Старик никогда не был силен в орнитологии. Густое встопорщенное оперенье, угловатые лапы с кривыми когтями, острый конус клюва. Птица как птица, разве что здоровая чересчур.
И только радужка блестящего глаза… Совершенно не птичья, огненно-рыжая радужка… Она гипнотизировала Старика, как в тот первый и единственный раз, когда хозяин этих жутковатых зрачков подарил ему смысл жизни в новом бессмысленном мире. Она звала и манила, обещала и предостерегала. Старик не помнил, как оказался на коленях, с мольбой протягивая дрожащие руки к птице. Слабые пальцы выронили пистолет.
– Вытащи меня… – прошептал Старик. – Вытащи меня. Я оступился, но я справлюсь. Клянусь, я справлюсь. Вытащи меня…
Света становилось все меньше. Мягкая южная ночь незаметно обняла чернокрылого гостя, превращая его в тень. Старик почти не видел его, но ощущал на себе жгучее внимание всепроникающего взгляда.
– Спаси! – Слова царапали пересохшее горло, обезвоженный язык ворочался еле-еле.
С оглушительным хлопком расправились широкие крылья. Тяжелая тень накрыла яму, как каменная плита накрывает саркофаг. Миг, и птица исчезла, подхваченная восходящими потоками воздуха. И будто цепкие когти унесли остатки дневного света – на мир окончательно обрушилась ночь.
– Не покидай! Спа-си-и-и! – Сухие слова вязли в тягучем гудроне ночного неба, превращались в серебряные точки звезд. – Я справлюсь!
Плакать пришлось без слез. Гибнущий от обезвоживания организм не желал так бездарно расходовать остатки жидкости. Старик свернулся посреди чернильной тьмы, как ребенок в утробе матери. Измученное тело сотрясали сухие всхлипы. Растертые грязными пальцами глаза горели. Разом заныли все старые болячки, делая последние минуты жизни еще невыносимее, но вопреки всему жить хотелось как никогда сильно.
Лежа на коченеющем тигре, вглядываясь в бесстрастное лицо ночи, Старик воткнул ствол под нижнюю челюсть. Холод металла ненадолго остудил разгоряченную кожу. Надежней было сунуть пистолет в рот, но в этом Старику виделось что-то гейское. Он все сильнее и сильнее вдавливал пистолет в точку над кадыком, а пальцы почему-то мешкали, будто забыли, где расположен спусковой крючок.
Что-то пронеслось, ненадолго заслонив собой небо. Из непроглядной ночи на угрюмое старческое лицо упала маленькая ветка. Тень тут же пролетела в обратную сторону, присоединив к первой ветке вторую. За ней третью. И четвертую. И пятую. Покуда на Старика не посыпался настоящий шквал из кусочков коры, обломков ветвей и мелких сучьев. Тени, одинаково черные, метались над ямой, хлопали крыльями. Они каркали, и ухали, и чирикали, и пищали, как летучие мыши.
Старик сипло расхохотался. Он смеялся, пряча в кобуру ненужный пистолет. Он хохотал до слез, сгребая в кучу импровизированную лестницу. Он хватался за бока в приступе истерического веселья, в то время как свобода падала ему прямо на голову, царапая гладко выбритую макушку, трескучим ковром погребая убитого хищника. Шелестели невидимые крылья – много, очень много! – и сверху сыпались, сыпались, сыпались будущие ступени.
Он выполз наружу ближе к утру, когда объеденная арбузная корка луны превратилась в размытую ухмылку Чеширского кота. Грязный, ободранный, со сбитыми пальцами и фанатично горящими глазами. Он был страшен, как восставший из могилы мертвец, и мало чем от него отличался.
Встав на коварную тропинку, Старик отряхнул безнадежно испорченный пиджак, поправил манжеты, наскоро обмахнул туфли носовым платком и смело шагнул вперед. Больше никаких ловушек. Больше никаких сомнений. Тропинка приведет его к желанной цели, точно сказочная дорога из желтого кирпича. Она будет петлять и юлить, но в конце концов упрется в чей-то дом.
