Тимиш, а потом Юра рассказали, из-за чего они поспорили.
— Дядя Тимиша, — закончил Юра, — против войны. Значит, против царя и дезертир.
— Мой дядя храбрый! Он пять немцев заколол, офицера с поля боя вынес. Потом его самого ранили. После госпиталя он приехал на побывку, на долечивание. Ну и остался…
— Все ясно, — сказал Юра, — твой дядя не хочет вернуться на славное поле брани!
— Он должен был опять уехать на фронт? — спросил Алеша.
— А почему должен, если он на костылях? И все хворал здесь. А срок ему вышел давно. Фельдшер говорит: «Дай четвертной, выдам отсрочку, справку, что по болезни не являлся. А не дашь — езжай к воинскому начальнику в губернию. Он тебя за неявку в армию — под военный суд, в арестантские роты закатит». А откуда у дяди такие гроши? Он и сховался у нас. Что ж, дяде на костылях против немца идти? Он говорит, если пойду, то накостыляю не немцу, а кому следует. А когда старухи пришли до нашей хаты, а дядя Василь на них с огнем, они и нажаловались старосте да еще сказали, что он против войны. Вот староста и грозится, что жандармам его сдаст…
— Жандармы? — живо переспросил Юра.
— И дядько Антон говорил, что проклятая война!.. — вставил Хома.
— Дядько Антон? — резко обернулся к нему Юра.
Тимиш гневно взглянул на своего приятеля. Тот смешался.
— А что говорит твой дядя про войну? — спросил Алеша.
Тимиш махнул рукой.
— Говорит, что даже винтовок на всех не было. Гнали на смерть безоружных. Одна была на пятерых. Ждали, пока убьют соседа с винтовкой, тогда и брали.
Юра слушал и вспоминал о деревянных винтовках, с которыми обучались солдаты на площади.
Тимиш продолжал:
— Сапоги разваливаются, шинели гнилые, мука тухлая. Господа поставщики вместе с генералами воруют, наживаются на войне. Господа офицеры пьянствуют и солдат по мордасам лупят. Подрались бы цари между собой, а народу зачем драться?
— Богатым выгода от того есть, — заметил Хома, очевидно повторяя чьи-то слова.
— А как же царь? — спросил Юра. — Кто его защищать будет?
— А што тебе царь? Брат или сват?
— Ну, знаешь! — Юра даже задохнулся от негодования. Впервые ему пришлось выслушать такое. «Как же будут воевать, — думал он, — если все так говорить станут?»
— И чего ты, Юрко, хочешь? Смерти моему дяде? Помочь жандармам?
— Я не хочу его смерти. Но он дезертир и трус!
— Он георгиевский кавалер!
— Я не понимаю… Ну, не знаю…
— А вы что скажете, судьи? Алеша и ты, Хома?
— Я никогда не видел дезертира, — признался Алеша. — Только дядя Тимиша не бежал с фронта, он еще хворый и поэтому еще не вернулся на фронт. И если фельдшер требует деньги за справку, то давайте соберем деньги и заплатим.
— Столько не соберете! — ответил Тимиш. — Я все ждал Юрко, думал: приедет, так поговорит со своим батькой, чтоб он заставил фельдшера дать справку. От так, хлопцы, решайте!
— И тогда твой дядя пойдет воевать? — спросил Юра.
— Тогда? Пойдет, я думаю… Там убьют или не убьют, а тут убьют.
Решили, что надо просить Петра Зиновьевича помочь чем-нибудь дяде Тимиша. В голове у Юры вертелась карусель из десятков противоречащих друг другу мыслей.
Разговор Юры с отцом был самым трудным, какой им когда-либо приходилось вести. Отец не хотел объяснить сыну, почему он не может открыто защищать «смутьяна», что это обернется против инвалида, могут пострадать и те, с кем он общался, кому говорил правду об этой войне.
Юра нервничал и требовал объяснений. Отец не мог ему ответить. Ведь сыну еще нет одиннадцати лет. Разве можно на него полагаться!
Отец отказался говорить с фельдшером:
— Ничем не могу помочь дяде Тимиша, будет только хуже…
На другой день огорченный, мрачный Юра отправился к Тимишу рассказать о неудаче. Но как только он сошел с крыльца, отец открыл форточку настежь и позвал его.
— Что, папа? — недовольно спросил Юра, входя в кабинет.
Отец стоял над разложенной на столе газетой и внимательно рассматривал ее.
— Вот видишь, Юра… — сказал он, поднимая голову. — Ты знаешь, что у нас есть несколько выигрышных билетов. На одном из них я написал твое имя. Поздравляю, этот билет выиграл двадцать пять рублей! Можешь присоединить их к тем, которые ты уже скопил для покупки верховой лошадки. — И отец протянул сыну новенькую двадцатипятирублевую бумажку.
Юра недоумевающе уставился на отца. Потом три раза подпрыгнул, радостно закричал:
— Ура! Ура! Верховая лошадь! — и, размахивая деньгами, помчался в детскую к своей копилке, где уже лежали два рубля девяносто две копейки — бабушкины подарки.
В коридоре он остановился. Постоял. Медленно направился в детскую. Потом круто повернулся, открыл дверь в кабинет.
— Папа, — сказал он, держа деньги в протянутой руке, — папа, а я могу их потратить на что хочу? Это мои деньги?
— Твои. Делай с ними что хочешь: просто я знал, что ты мечтаешь о лошади. Но можешь употребить на покупку слона, бенгальского тигра, монтекристо. Пожалуйста! Надеюсь, что на ерунду, на конфеты ты их не потратишь.
— Папа, а можно…
— Стоп! Я все сказал. Беги играй. Мне некогда.
Через десять минут Юра уже был у Тимиша, рассказал о выигрыше и отдал ему деньги.
— Брехня! Ни якого выигрыша не было. Это твой тато дал! — уверенно отрезал Тимиш.
— Да нет же! — И Юра повторил рассказ.
— Разумно. Шоб никто не знав. Та не узнают! Я отпрошусь сегодня же на село, до фельдшера, а потом пойдем рыбу ловить.
Через несколько дней дядя Василь получил все необходимые документы. Юра радостно сказал об этом отцу, но тот почему-то сделал вид, что задумался и ничего не слышит. В первый раз Юра не понимал отца. Он долго раздумывал об этом.
Неожиданно пришла телеграмма о болезни дедушки — маминого отца. На семейном совете было решено, что мама поедет с детьми, чтобы не оставлять их здесь без присмотра. Петр Зиновьевич работал весь день и даже ночью.
Через три дня они выехали в Полтаву, а оттуда к дедушке, на хутор. Ехали они в старом экипаже. Лошади были плохонькие, не чета училищным. Вещи везли в телеге. Юра попросил дать ему править лошадьми и правил почти всю дорогу, кроме спусков, езды по селу и через плотины.
В селах росли строгие высокие тополя. Беленькие хатки под соломенной крышей казались под ними почти игрушечными. Вишневые садики. Лески. Полянки. Снова лески и снова степь. Так много лесов Юра еще не видел. Потом кормили лошадей. Отдыхали. Опять ехали. Опять кормили лошадей.
К большому дому они проехали через старый парк с огромными деревьями. Высокое деревянное крыльцо было застеклено разноцветными стеклами. Пока мама ходила к деду, Юра, не входя в дом, подобрал несколько осколков стекла, зеленых, красных, желтых. Тут его позвали. Войдя в спальню к дедушке, он поднес зеленое стекло к глазу и увидел на зеленой кровати, под зеленым одеялом зеленого старика с зеленой бородой. И это было необычно. Вдруг кто-то вырвал из его рук осколок и толкнул к кровати. Юра узнал тетю Галю и понял, что здесь ему «будут не переливки», как любил говорить Илько.
