Достигшая в фомизме апогея своего развития, схоластика стремится согласовать в энциклопедической системе два элемента: Аристотеля и христианство. Аристотель для схоластов не только философ Кατ έξοχήν[34] но и «Praecursor Christi in rebus naturalibus».[35]
Этим соединением «философии человеческой» с «философией божественной» схоластика невольно вносила в свое учение стремление к метафизическому анализу. Учение о воле, — королларий христианской философии, — получает блестящее развитие. Внутреннее созерцание развивает метод самонаблюдения, и уже в учении Августина, наряду с метафизикой внутреннего опыта, мы наблюдаем определенное расчленение психической деятельности на представление, суждение и волю.[36] Психологический вопрос о природе понятий человеческого ума блестяще развивался в известном диспуте номиналистов и реалистов.
Все это подготовляло возникновение «учения о двойной истине», в котором выразилось внутреннее противоречие философствующего мышления XIV–XV в.в. С того момента, как было понято это раздвоение мысли, учение Аристотеля начало освобождаться от искусственного согласования с католической доктриной.
Еще ранее наблюдаются отдельные попытки изучать природу посредством наблюдения. Оксфордский профессор Родер Бэкон (умер 1292) — «doctor mirabilis»,[37] в своем труде «Opus maius» предвосхитил многие мысли великого Франциска Бэкона (умер 1626) — одного из основателей Новой Философии.
К началу XV века общее стремление европейца преобразовать свою жизнь, заглянуть внутрь себя, недовольство своим внутренними «я», заметное еще со времен крестовых походов, — все это отразилось на стремлении философствующей мысли освободиться от авторитета католицизма, поколебленного к этому времени проповедью Виклефа и Гуса.
Мы нарочно остановились на закрепощении мысли схоластическим учением, чтобы ближе подойти к тому перевороту, к тому катаклизму европейской жизни, который носит название Гуманизма или Возрождения Наук и Искусств.
Культурно-художественное течение, начавшее возрождение искусств в Италии, интеллектуальное и научное течение, возникшее на почве разложения схоластики, и религиозное течение, зародившееся в немецкой мистике XIII в., — все эти бурные потоки цивилизации соединяются к началу XV века и производят переворот во всех областях европейской жизни.
Трудно себе представить более бурную эпоху в истории культуры. Политическая жизнь Европы как нельзя более способствовала развитию т. наз. демонических натур, в которых воплотился мятежный индивидуализм — стремление к самоусовершенствованию, к полному развитию своих умственных и моральных сил. Впоследствии, когда это бурное движение смягчается благородным духом эллинизма, начинается расцвет Эпохи Возрождения, вначале же мы наблюдаем полное смятение духа европейца.
Что касается «трудовой» части населения Европы, — цеховых организаций и крепостных — на них должно было новое движение отразиться с не меньшей силой. Из них формируется постепенно мещанство, — играющее впоследствии такую роль, — «третье сословие». Эта будущая «буржуазия» бросается на новые ост-индский и китайский рынки, колонизирует впоследствии Америку, развивает торговлю и мореплавание в неслыханных до того размерах.
Так, в Эпоху Возрождения, подготовляется новый хозяйственный уклад европейской жизни, ведущий к крушению феодального строя.
Все это весьма существенно для истолкования того общего необузданного характера жизни политических деятелей, который противоречит моральным императивам цивилизованного общества.
И только всмотревшись в состояние умов с XI и по XV в., мы поймем то всеобъемлющее, пылкое стремление вперед, которое охватило несокрушимым огнем всю Европу и, расширив исторический горизонт тогдашнего европейца, повело, наряду с поднятием умственного уровня, к созданию и национализации отдельных государств, положивших начало нынешнему облику Европы.
Духовное и светское государство папы было брешировано. Сознание этого охватило могучим огнем мятущегося европейца, и мы ясно наблюдаем с этой эпохи определенное стремление европейских государств к национализации. Это стремление было явным протестом против многовекового закрепощения всех областей европейской жизни влиянием римской курии, не признававшей национализма.
V
В конце XIV века Тевтонский и Ливонский Ордена, Польша, Литва и Зап. Русь находятся в центре самой оживленной деятельности. Северо-восточная Европа — это Америка XIV века, это клапан, который дает выход европейским силам. Несомненно, что все эти государства были приобщены к культурному влияние Зап. Европы. Действительно, в лице их правителей мы видим тех же объединителей своих владений, тех же создателей национальных государств.
И в характере Витовта мы наблюдаем отражение тех же течений европейской культуры, которые создали столь неустойчивый в моральном отношении тип «князя» эпохи Возрождения, идеалы которого обрисованы так откровенно впоследствии, в проповеди Маккиавели.
Этот даровитый «князь» не мог не понимать, не чувствовать задач своего времени. Национализация, государственное строительство, охватило Литву и Польшу, а натиск Тевтонского Ордена усиливал эти стремления.
К началу XV века все чувствовали, что наступил решительный момент, для разрешения рокового вопроса «То be or not to be?».[38] Для Ордена этот вопрос был не менее роковым, поэтому обе стороны идут твердыми шагами к решительному конфликту.
Ближайшим поводом к кровавой борьбе послужил обострившийся Жмудский вопрос, осложнившийся спорами о Добржинской земле, Дрезденко, в Новой Mapxmi, и Сантоке, на р. Варте.
Накануне битвы с татарами при Ворскле, Витовт, увлеченный проектом обеспечения своего на востоке, уступил Ордену Жмудь (Салинский договор, 1398 г.), с целью временно обезопасить себя с запада. Продолжая борьбу с Новгородом, Псковом и Смоленском, он закрепил эту уступку Рационииским договором (1404 г.).
Нужно думать, что Витовт понимал лучше чем кто-либо другой последствия инкорпорации Орденом Жмуди и создания прочной базы для действий двух соединенных орденов. Несомненно, эта вынужденная уступка была основана на непокорном характере жмудинов, остававшихся до сих пор в подавляющем большинстве язычниками. К тому же, эта «уступка» не имела решающего значения: нужно было Жмудь еще завоевать.
Только в 1405 г. Орден предпринимает поход на Жмудь. Этот поход стоил Ордену очень многого. Постройка Кенигсберга и других крепостей стоила не мало труда, а восстание жмудинов в том же году еще более затрудняло положение.
Витовт в это время тайно поддерживал жмудинов и отчасти облегчал их положение. Каково было это положение, можно судить по той жалобе, с которой Жмудины обратились к зап.-европейским государям в 1407 г…. Большое число их бежало к Витовту. В это время Витовт открыто переходить на сторону Польши и действует против Ордена в спорах о Дрезденко, Сантоке и Добржинской земле.
К 1409 г. волнения в Жмуди достигли крайних пределов. Орденское посольство, в лице маршала Ордена, командора Бранденбургского Маркварда Сульцбаха и командора Рагнеты, посланное к Витовту для разрешения жмудского вопроса, — вернулось ни с чем. Положение Жмудского старосты[39] Михаила Кухмейстера стало в высшей степени затруднительными
Задержка Орденом хлеба, шедшего из Польши в Литву, на помощь голодавшему населению, подлила масла в огонь. Когда польское посольство прибыло в Пруссию для разрешения спора о Дрезденко и Сантоке, Витовт бросился в Жмудь, овладел ею открыто, назначил в ней своего правителя и стал овладевать немецкими замками.
Война между Литвой и Орденом сделалась неизбежной, но вопрос о войне должна была решить Польша. Желание перетянуть Польшу на сторону Ордена не осуществилось, и, основываясь на политических и стратегических соображениях, гохмейстер Ульрих фон Юнгинген объявил войну не Литве, а Польше, 6 августа 1409 г.
Если бы Ульрих ф. Юнгинген мог взвесить все обстоятельства последнего времени, он бы предвидел вероятность объединения славян в этой борьбе. Однако пылкий характер этого воинственного[40] гохмейстера мешал ему быть дальновидным политиком. Он упустил из виду все привходящие новые условия борьбы и, не будучи к тому же, даровитым стратегом, проиграл эту роковую для Ордена кампанию.
Витовт же ввел в дело новый фактор борьбы: объединенные силы славян, и энергично собирал, тем временем, свои хоругви. Ко времени объявления войны он собрал в Литве отряды из Владимира, Луцка, Киева, Стародуба, Смоленска, Полоцка, Новгорода, Брянска, и др. городов. С Московским князем у Витовта был заключен союз и обеспечено содействие Новгорода и Пскова. Таким образом, в состав Литовской армии вошли в большом числе чисто русские полки. Кроме того, в нее входило около 5000 татар. К соединенным Польско-Литовско-Русским силам примкнул Мазовецкий князь Земовит и Поморский Богуслав.
