мне нужно вернуться, пока не встала Mutti.
Она просунула в чулан корзину и выудила оттуда блюдце, свечу и спички.
— Это чтобы тебе не пришлось есть в темноте.
— Danke, Кристина.
Исаак поднялся на колени, зажег короткий фитиль и поместил горящую свечу на блюдце, которое девушка поставила на пол.
— Хорошо спал? — поинтересовалась Кристина.
— Давно уже я так не блаженствовал.
— Попозже я снова приду.
— Буду очень ждать.
По возможности быстро и тихо Кристина закрыла дверь, придвинула стеллаж на место и спустилась пр лестнице с чердака. С величайшей осторожностью она сложила лестницу и толкнула крышку люка на место, настораживаясь от каждого шороха, доносящегося из спален. Встав на цыпочки, она еще раз придавила крышку к потолочному проему. И вдруг из маминой комнаты раздался скрип пружин матраса. Кристина ринулась вниз по лестнице, хватаясь за перила, чтобы не поскользнуться на гладких ступенях. Она только-только успела положить остальные яйца вариться, как в кухню вошла мать.
— Доброе утро, — поприветствовала дочь мутти. — Сколько у нас сегодня яиц? — ловким движением мать просунула голову в шлейку фартука, завязала тесемки за спиной и направилась к плите посмотреть на варящиеся яйца.
— Боюсь, только десять, — Кристина ненавидела лгать, но делать было нечего. — Но кто-нибудь может съесть мою порцию. Я не голодна.
Мутти приложила руку ко лбу Кристины.
— Ты как будто горишь. Никак, заболела? Потому и встала ни свет ни заря?
— Nein, я хорошо себя чувствую. Просто не спалось, и я решила не валяться понапрасну, — она повернулась к буфету, чтобы достать тарелки, а то как бы мать не раскусила ее вранье. — Мы сегодня будем работать во дворе? — она силилась говорить как ни в чем не бывало. — Может, Карл и Генрих почистят загон для коз? И не пора ли сажать горох и редис?
Мутти подошла к раковине, чтобы наполнить чайник.
— Nein, не сегодня. Бабушка хочет посадить рудбекию на могилу дедушкиной семьи. Я ведь не могу отпустить ее одну.
— Конечно нет. А я останусь дома и поработаю в саду. Тогда осенью у нас наверняка будет урожай. Погода прекрасная.
— Пускай Мария поможет тебе. А мальчики захотят пойти со мной.
— Nein! — слишком громко воскликнула Кристина. Мать, удивленно подняв брови, повернулась от раковины. — Ну, я имею в виду, что… Марии тоже захочется пойти. Ты же знаешь, как она любила дедушку. Она расстроится, если вы не возьмете ее с собой. А я совсем не против поработать в одиночестве.
Мутти вздохнула.
— Как хочешь. Я не возражаю.
Карл и Мария пришли завтракать, зевая и потирая глаза. Ома и Генрих прибрели чуть позже. В следующие полчаса на кухне царило оживление, все говорили, ели, тянулись через стол за яйцами и козьим молоком. Кристина изо всех сил старалась выглядеть как обычно: помогала Карлу чистить яйцо всмятку, твердой рукой передавала соль, поддерживала беседу о погоде и последних новостях с фронта.
— Ты не видела, что вчера произошло в колонне заключенных? — спросила вдруг Мария.
Кристина поперхнулась чаем.
— Nein, — откашливаясь, произнесла она.
— Но ты вышла из дома как раз в то время, — насупилась Мария.
— Nein, утром я выходила на задний двор.
— Ты вышла с переднего крыльца, — настаивала Мария, — и пошла к улице.
Кристина прочистила горло. Она-то была уверена, что все заняты своими делами и ее ухода никто не заметит.
— А, так это я хотела купить муки, но потом вспомнила, что мы уже использовали все карточки на этот месяц.
— А что случилось с заключенными? — заинтересовался Генрих.
— Такие разговоры за столом не ведут, — одернула их мутти. Она намазывала повидло на кусок хлеба, в то же время выразительно глядя на Марию.
— Неизвестно, — продолжала Мария. — Но я видела, как женщины отмывают с улицы кровь.
— Достаточно! — строго велела мать.
— Я слышал, кого-то застрелили, — поделился сведениями Генрих. — А некоторые сбежали.
— Тогда давайте помолимся за тех несчастных и прекратим этот разговор, — отрезала мутти.
— Ja, — поддержала ее Кристина. Колени ее дрожали. — Давайте прочитаем молитву.
После завтрака все, кроме Кристины, отправились на кладбище, куда путь был неблизкий. Кристина проводила их взглядом до угла: мутти и Мария несли корзины с рассадой рудбекии; бабушка шаркала ногами по тротуару, ее длинная юбка колыхалась; Карл и Генрих умчались вперед, пиная камешек, довольные, что можно пошалить на улице. Как только родные скрылись из виду, девушка побежала на чердак.
— Тебе понравился завтрак? — поинтересовалась Кристина, ставя пустую кружку в корзину.
— Ничего вкуснее я в жизни не ел, danke.
— Все ушли. Хочешь спуститься вниз и помыться? Я не затушила огонь, чтобы можно было вскипятить воду, ванна стоит в кухне, а я принесу тебе что-нибудь из вещей моего отца.
— Было бы замечательно. А это не опасно?
— Придется только поторопиться.
Они поспешили вниз. Кристина перевешивалась через перила и выглядывала, нет ли кого в коридорах, после чего знаком разрешала ему идти за собой. В кухне она задернула занавески и перекинула через спинку стула чистое полотенце. Исаак помог ей снять с печи дымящиеся кастрюли и налить их содержимое в ванну.
— Запри дверь, — Кристина отдала ему ключ, — мало ли что.
Она оставила его одного и направилась в комнату родителей, где стала отыскивать что-нибудь подходящее в старых отцовских вещах, поминутно поглядывая в окно. Родные вернутся не раньше, чем через полтора часа, но все же на всякий случай надо быть начеку. Это напомнило ей о герре Эггерсе, который вывешивался из окна в тот день, когда она впервые увидела нацистский плакат на стене ветхого амбара. Тогда она боялась, что сосед донесет на нее за порчу правительственных прокламаций, и не осмелилась сорвать мерзкое объявление. Теперь это казалось ребячеством. Она не только нарушила закон, лишний раз затопив печь дровами, но и укрывала беглого еврея! Она, пожалуй, даже посмеялась бы над своей прежней робостью, если бы ее не потряхивало от беспокойства. Кристина разложила рубашки и брюки отца, выбрала пригодную пару, после чего развесила остальную одежду точно так
