Ибекс ушёл. Кажется его позвали. «Кто? Муфлон? Да нет. Голос ниже. Наверное брат его, тот другой ибекс — самодовольная жующая морда! Чёрт, я начинаю их всех ненавидеть! Как я их ненавижу, бэээээ!»
Змея отжила и отползла в другой угол. Погремела. Притаилась, умолкла.
Заяц: Ну? Что с тобой делать? С тобой-то что мне делать, ась?!
«Эти змеи охотятся ночами. Сейчас раннее утро, надо полагать? Она спать хочет (если уже не спит). Убить её не составит никакого труда. На монастырской их было много — приходилось «истреблять». Мне в отличии от монахов никаких специальных молитв не требовалось, я просто их… убивал. Они представляли опасность для пилигримов, для туристов, для детей. Детей…
Детей иногда свозили к нам на больших двухвагонных каретах — это у них называлось «экскурсией». Ближе к лету, от экскурсий этих было не продохнуть. Несколько групп в день, пробки на всех трёх подъездах, беготня, шум, смех и слёзы. Обычно это были их детёныши — местные, дальние, совсем дальние, настолько дальние, что и сами не верили, что добрались. Всегда и во всём они были похожи. Хорошее в них было одинаково хорошо. Плохое… плохого я в общем-то и не видел (я верил тогда в их «особую дисциплину»). Я полюбил их сразу. Как сказал бы баснописец: выстрелом, уколом. Я быстро привык к ним, я быстро устал от них.
В памяти остались только «наши». На контрасте. За все 15 лет их было группы 3. Боги-то у нас разные, и разные священные места. Есть и у самих куда поехать, слава Богу!
Дай-ка поточнее… да, да, всё верно. Ровно 3 раза были — в первый год (или второй (уже не вспомню)), ещё 2 раза на 12-ый, 13-ый. Да. Вот эта вторая группа мне запомнилась особенно. Больше остальных. Во-первых потому, что я ждал её. Каждое лето высматривал. 12 или 11 лет.
«Ведь если в первый год они были, то когда-нибудь будут и ещё? Верно?»
«Мне бы через них глотнуть родного воздуха! В глазах узнать глаза друзей, непишущих мне писем. Послушать их! Мою родную речь послушать, что б быть уверенным — она передана! Мой мир не умер. Мой лес цветёт и вот его плоды!»
Я ждал. О, как я ждал! Я рисовать научился пока ждал их… Я научился лепить, вырезать… я делал игрушки…
И вот они приехали ко мне! Вот та же красная карета, но только там они, мои, родные, «наши»! Дети великого леса! И… я не смог. Я не смог к ним подойти! Не решился! Испугался! Игрушки передал через монаха, а сам… смотрел с седой вершины! Был среди них…
Был среди них зайчик. Как раз лет 13-и. Я не искал его специально — я не делю детёнышей на расы — но, знаешь как оно бывает… иногда судьба сама поварачивает башку твою в нужном ей направлении. Вот и тогда… повернула меня: я увидел этого зайчика и подумал: «он мог бы быть моим сыном».
А в следующее мгновение я уже знал истину: «это и есть мой сын». Это родство, которое осознаёшь всем организмом, всей прошлой жизнью, всей душой. Не один «здравый смысл» не перебьёт это знание. Но!
Ты всё равно попробуешь! «Нет, нет! Не может быть!» Я смеялся натужно, я убегал, я говорил себе: «бред!». «Бред! Этого не может быть потому, что…»
«…потому, что я так не хочу», должен был закончить я, если б хватило честности. Честности не хватило. Её вышиб страх. Страх, сомнения, ложь какая-то! И я бежал. Бежал от своего детёныша.
Да, конечно! Тогда, любой мой жест в его сторону был бы воспринят как-нибудь неправильно. Мне бы и не дали с ним говорить, но… я должен был попробовать! Я должен был его спросить! «Кто твоя мать?» «Твоя фамилия? Зайченко? Ведь Зайченко?» «Откуда ты? Ты из Приморья? Из Буханки, ась?» «Кто называет себя твоим отцом?» … У меня столько вопросов потом нашлось! Они копились, они вырастали невидимой волной, чтобы накрыть меня, бегущего от роли своей, возможно главной роли в жизни.
Но ничего! Я опять ждал. Опять надеялся. («Сколько вёрст до Приморья?» Откуда этот вопрос?! Всё время вертится вокруг меня как муха!) Я был уверен, что надолго в столице не задержусь (по итогу я там и не задержался). Я надеялся вернуться в приморье. Ну месяц, ну два, ну максимум три! Раскидал бы всех преступников, решил бы все вопросы, приставил свинтуса к награде, а сам в Приморье, родное моё. К зае. Той зае. Первой моей, убогой моей, бессмысленной моей и безнадёжной, но от того… особенно… но от того особенной моей любви. Я должен был… но я не смог.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
… … …
Если ты мой сын — не прощай меня. Я постараюсь найти тебя. Я постараюсь что-то сделать для тебя. Но это моя история. А ты… ты не прощай. Стань лучше. Стань больше. Стань храбрее.
А я пока тут… разберусь со змейкой.»
Заяц подкрался к змее. Схватил её чуть ниже погремушки, поднял вверх, держа подальше от себя. Змея зашипела, потянулась к лапе зайца, но было поздно: одним резким движением заяц хлестнул воздух змеёй как кнутом! «Всё!» Весь позвоночник переломан, змея мертва.
«Что делать с ней дальше? Съесть? … Даже не знаю… Здесь на востоке мясо дегенеративных змей считается афродизиаком. (Хотя опять же… что не афродизиак на востоке?! Сколько поваров у них, столько и афродизиаков!)
Надо отрезать голову для начала. Нож у меня есть.»
Не снимая шапочки, не ослабляя ремешков, заяц попробовал найти секретный болт наощупь. «Ну где же ты? Ну где…» Его не было. «Да как же?!» Заяц снял шапку, поднёс к свету, обсмотрел со всех сторон. Ещё раз обсмотрел — обсмотрел внимательно-внимательно, общупал каждый милиметр. «Его нет». Его действительно нет. Его никогда там не было.
«Значит… значит и «нож полумесяцем» мне привидился? Галлюцинация?! Какая странная «галлюцинация»! Жабы с того света, нож, о котором я мечтал… интересно, а «шарики» мои тоже мне привидились?»
Насекомьи шарики были на месте. 2 ещё штуки. «Значит я 3 уже съел? Не помню! Хоть убей, не помню! Гадость же богомерзкая — проблеваться можно собственной кишкой! А я так хочу пить! Я так хочу пить! О Боже, я ж старался не думать… Но какая теперь разница!? Жажда меня доканает. Жажда меня и убьёт. Ведь так ты и задумал, ась? Какие у меня варианты? Лужа эта? Да, тут можно напиться разок ещё. Надеюсь, пройдёт «без эффектов». Выбора у меня всё равно нет…»
Заяц встал на колени, нагнулся над лужей. «Была не была!» Заяц отпил от лужи. Отпил ещё. Сплюнул песок, отпил ещё. «Плохо. Плохо, но хорошо. Почему лужа так уменьшилась? Может быть весь яд испарился? Не вниз ушёл, как я думал, а вверх? Осталась только чистая вода. Эту воду ибекс натаскал сюда сам, чтобы «таблетке» его было в чём раствориться. Так или не так? Хорошо если так. Вопрос теперь в том, что он будет делать дальше. И другой вопрос такой же, но ко мне. По-прежнему не представляю! Не вижу вариантов. Я не знаю ни одного случая! Ни одного успешного побега из такого вот зиндана! Что ж теперь погибать тут бесславно? Нет! Я должен дотянуть до обезьяны! Надежда есть. Надежда есть!»
Заяц ещё отпил из лужи. Сплюнул песок.
«Надо снять этот левый рог самому. Нужно использовать его. Нужно научиться снимать его резко и незаметно. Заточить о стены. Заточить! Потом резать. Резать. Резать. Потом можно и змею разделать на «афродизиаки»…»
VI
Муфлон: Ну, Шэнъян? Где он там? Где лаовай? Почему я его не вижу?
Ибекс: Да вон, бэ бэ, валяется! Спит, вангбадан!
Примечание:
Конечно же, муфлон и ибекс разговаривают друг с другом на почти чистом горском. Здесь и далее подобные диалоги будут переводиться сразу, без пояснений.
Муфлон: Точно? А что это? Это что, бээээ?
Ибекс: Что, бэ?
Муфлон: Да кровь же это, бээээ! А ну ка, открывай решётку, Шэнъян!
Ибекс: Есть! (Ибекс вынимает штыри, открывает решётку.)
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Муфлон: Не дай, Боги Гор, он сам себя убьёт! Не надо нам больше этих самоубивцев! Не надо, бэээ! Завтра же с утра будет Шэхуэйбу у нас! Там не одна обезьяна, Шэнъян! Да! Их там «кодла»! В смысле, бэээ… много их будет! Много, понимаешь? Нас тут пригвоздят, ты ЭТО понимаешь?! А бээээ? Что там?
Ибекс: Кажется…
Муфлон: Что тебе кажется?
Ибекс: Змея.
Муфлон: Змея? А кровь откуда? Ну-ка, посторонись!
