А! И словно в ответ замкнуло что-то в рёбрах! Стучит само по себе, расходится опять! Отстучало, пронесло. … Нога отключается. Все лапы по очереди. Что же не так?!
Может муфлон правильно сказал тогда? Может и нужно было с поля повернуть на лес? В раздолье?
Нет. Конечно, нет. Нужна легенда. Нужен образ. Нужны документы. Нужна биография, «реноме». Только до орикса бы добраться! Орикс помог бы мне — я в этом не сомневаюсь нисколько! Только вот… кто я теперь? В его возвышенном, равно удалённом от всех, мире я кто теперь? А никто. Просто пыль. Та самая. У дороги.
Вчера я, сам того не понимая, представлял империю, а империя, возвышаясь надо мной и ими, представляла меня. Даже в качестве ссыльного я продолжал быть частью этой моей великой империи, её поражающей любое воображение истории, её короны, её семьи. Это было вчера, ушедшее, оплёванное как и я вчера. А сегодня? Сегодня я что представляю? Страны у меня больше нет! Раздолье есть, а страны нет! Раздолье ж не страна и вряд ли когда-нибудь ей станет! Да даже если и станет! Это когда ещё будет?! Теперь со мной можно делать всё, что угодно! Можно бросить меня в зиндан без суда и следствия, можно заморить голодом до полусмерти! Можно и не мелочиться даже — «к чему полутона?» — можно сразу укокошить! Распилить «на шарики» и съесть в каком-нибудь элитном ресторане! Чёрных сюда, жёлтых сюда! Никто и интересоваться не будет, что случилось! Что тут?! Кто тут? Никого! Волков что ли честь своих граждан будет защищать? Чем? Красивыми речами? У Волченко хоть танк есть, но что ему «ваши права»?! Ни к чёрту не сдались ему, психопату кровавому, «ваши права»! Он не для того революцию делал, чтобы «ваши права» защищать! Нет, прав он не гарантировал. Как и всякий революционер.
Никто теперь меня не защитит. Но я-то ладно. Речь-то не обо мне! Речь о целом моём народе! Ведь милионы ж! Ведь милионы живых душ, потеряв страну свою, в сей же час превратились в звенья пищевых цепей своих соседей! Нас хоть на товары режь теперь, хоть на сырьё для них, хоть на услуги (весьма специфического, надо сказать, характера)! И ведь… разве ж это всё в новинку, ась? Да нет же! Как земли начали терять, так это всё и началось! Ещё при старом царе, при «смелом», при V-ом!
Что-то конечно делалось, но чаще, чем хотелось бы обоим сторонам «было поздно». Случалось опять и опять это «поздно». (Так и с моей семьёй случилось, «кстати, кстати»…) Предлагай, не предлагай, а вернуться могли уже не все — абстоятельства, жизнь. Что делать? Оставались там бесправными чужаками, вечно угнетаемыми мелкими во всех смыслах народцами — «героями» с пятидневной историей от сотворенья мира! Да ладно мы! Себя бывает нелегко обнюхать! Но разве ж так не бывало до нас? Не уж то не читали мы басен исторических, не уж то мы в музеи не заглядывали? Ведь было это всё! Ведь раз за разом и один в один! Как же мы разобраться-то не можем в трёх черепках на полке?!
Съедят нас! Эх, съедят по одному. Дураки! Что же мы такие дураки оказались!? Бегали, носились, умничали друг перед другом, петушились! О, бедный мой государь! Я навеки останусь верен тебе! «До смерти и после неё!» Но скажи мне, мой государь…
Как позволил ты это с нами провернуть?! Государь мой… Увы, я знаю. Я только так… собственные связки посотрясать! А так-то я знаю! Я надеюсь. Опять надеюсь на тайный знак…»
Самочувствие зайца ухудшалось. На бесчувственных каменных лапах он поднялся из лужи, облокотился о стену. В ушах зазвенело, «запрыгало», потом заложило до глухоты. «Я здесь коньки отброшу. Надо думать.» Заяц мысленно осмотрел себя от лап до головы с рогами. «Нужно скрутить рог. Заточить может быть? Так-то он острый сам по себе. Но как-то так нужно сделать, чтобы снимался он резко и незаметно. Так, чтобы «с подвохом». Так, чтобы…» Ощупывая рог, заяц напоролся на что-то инородное — маленький такой выступ с углублением крестом, «похоже на головку болта». «Неужели, Волкявичяу?»
Заяц снял шапочку не без труда — за это короткое время шапочка успела «влиться» и прилипнуть. Расправил уши. «А! Стоят! Главное, что уши стоят! Вроде бы и слух восстанавливается, но всё равно вибрирует там что-то. Может гад ползёт очередной!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Свет в зиндан уже не пробивался — «совсем как там, у нас». «Теперь только ощупью.» Предполагаемый болт найден был на том же месте — показалось даже, он немного вышел из рога. «А! Вот ты где! Да, это болт! Надеюсь хватит ногтя, чтобы его скрутить.»
Болт оказался коротким и грубым, скрутился как вбитый — «не уровень Волкявичюса, но может быть так и задумывалось». Болт выпал и тут же утонул в песке. Верхняя часть рога подалась и должна была двигаться, но что-то ей мешало. «А, понял!» Заяц повернул рог как ключ, «вниз, немного в сторону, а дальше как… а дальше как ножны меча»! Верхняя часть левого рога снималась «как ножны» — она скрывала загнутый полумесяцем нож, острый и тонкий как лист бумаги. Держался он ещё на двух болтах — один скреплял его с нижней частью рога, другой «подстёгивал» к ремню.
«Беру, беру! Беру свои слова обратно! Работа тонкая, Волкявичяу! Красиво.»
Лапа соскользнула, заяц упал. «Совсем сил нет! А уши? А уши стоят! Хорошо! Хорошо…
Хорошо, что уши стоят…»
Внезапно лужа окрасилась красным и как буд-то углубилась. Стены завибрировали в знакомом уже до настояшей боли ритме, «задышали», покрываясь венами всех оттенков вен — лилово-красным, лилово-синим, буд-то съедающим их чёрным, ядовитым и гнилым. Из густеющей кровавой лужи стала вылазить большая жаба. «Это… Квако? Я же убил тебя! Откуда ты взялся? Червём ко мне приполз?» За Квако вылазила другая жаба — «Квакевич! Палач!». Третьей жабой был Квака.
Заяц: Чего? Чего вы тут забыли?
Квако: И правда, ква! Скажи-ка, Квака ква! Чего мы тут забыли?!
Квака: А что, ква, квакать, Квако? Вот к нему, ква! К нему, ква, пришли!
Квакевич: Явились, ква!
Квако: Явились, ква ква ква! Явились!
Заяц: Чего вам надо?!
Заяц жался к стенке и бился об неё головой. Дрыгался всем телом бешено и хаотично — извивался дико, как буд-то сам себя хотел сломать. Ему не хватало воздуха, он задыхался. Он был уверен, что душат его чёрные вены этого злого и проклятого, дышащего, но не дающего дышать, зиндана. «Эти чёрные-чёрные вены!»
Квака: Что нам-то надо, ква? А то ты не знаешь, ква?
Квако: А то ты не знаешь, ква?
Заяц: Чего вам надо?!
Квака: Да пришли мы к тебе не по делу, а удовольствия одного ради, ква ква ква! Что б ты обосрался зашли, ква ква ква!
Квако: Обосрался, ква ква ква!
Квакевич: Обосрался!
Квако: Обосрался, обосрался, обосрался!
Заяц: Хватит! ХВАТИТ!
Квако: Что «хватит», ква?! Обосрался, ква?!
Заяц: Да обосрался я, обосрался! Так обосрался, что сейчас на бок повернусь и преспокойно спать буду! Вот как я обосрался!
Квака: Что-то не очень и похоже, ква! Брешишь, ква! Брешишь! Вон как тебя трясёт всего! А, ква? О как трясётся, ква!
Квако: Трясётся ква, трясётся!
Квакевич: Трясётся!
Квака: А почему, ква?
Квако: А почему, ква?
Квакевич: А почему, ква?
Заяц: А почему, ква?
Квака: А потому, что обосрался, ква ква ква!
Квако: Обосрался, ква ква ква!
Квакевич: Обосрался, ква ква ква!
Заяц: Обосрался, ква ква ква!
Квака: Ты, заяц, привыкай, ква ква ква! Это мы пока только так, ква! Обозначиться зашли! Подразнить, ква! Мы теперь, ква, часто к тебе заходить будем!
Квако: Не отвертишься теперь, ква ква!
Квака: С любимой в постельку ляжешь, ква, глазик закроешь, а там мы, ква ква ква!
Квако: Вздремнёшь у роддома, сына дождавшись, а там мы по люлькам лежим — галдим, ква ква ква! Квакаем, что б ты страдал и плакал!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Квакевич: Присядишь на последний путь, а и там, в последнем сне, ква, мы для тебя цветочки испоганим! Не друзья там будут, не любимые, а мы, ква! Не убежишь, не отсидишься, ква ква ква!
Заяц: Да и хрен с вами, ква ква ква! У меня так весело, что вы сами ж и сбежите, лишь бы не видеть того ада, в который вы же, дорогие, жизнь мою и превратили! Да! Да если б не вы!
