— И все дарят друг другу цветочки. А если она не жрет эти превосходные препараты, а выкидывает их в унитаз?
— По нынешним параграфам за это вроде бы никто и не отвечает… Знаешь, если мы начнем искать козлов отпущения, выгребем тину. Прямая атака на здравоохранение ничего не даст. Собственно говоря…
— Я слушаю.
— Собственно говоря, мне кажется, наше дело уже сделано. Убийцу нашли. Не считает ли господин инспектор, что преступление раскрыто?
Гуннар Барбаротти сдвинул бумаги, положил локти на стол и спрятал лицо в ладонях. Потом раздвинул пальцы и посмотрел на Эву, как из-за решетки:
— Раскрыто? А неизвестный труп?
— Спасибо, что напомнил.
Эва Бакман сунула в рот жвачку и начала ее жевать, стараясь при этом придать лицу умное выражение. Такая задача никому не по плечу, решил Гуннар Барбаротти и дал себе слово никогда не пользоваться жвачкой публично.
— И как ты считаешь, кто он? Этот труп?
— Хороший вопрос. — Гуннар порылся среди бумаг и достал протокол вскрытия. — Вот что пишет Вильгельмссон: «Труп принадлежит мужчине тридцати пяти — сорока лет. Признаки бродячего образа жизни. Сильно пораженные кариесом и не залеченные зубы, следы инъекций…»
— Да, я слышала. Наркоман, короче говоря. И сколько он пролежал в морозильнике?
— Долго. Может быть, дольше, чем Роберт. Пока они еще не знают, несколько дней придется подождать.
— А как ты думаешь, есть какие-то связи?
— Какие связи?
— Между ним и Робертом?
Гуннар почесал затылок:
— Сама подумай, откуда мне знать? Оба знали Джейн Альмгрен. Вот и связи. Одна связь, по крайней мере.
Эва Бакман скривилась:
— Алло, констебль, не будьте занудой. Радуйтесь, констебль, что у нас есть убийца, хотя и тоже мертвый. Пазл сложен, констебль, не хватает кусочка.
Гуннар Барбаротти фыркнул:
— Сложен? О чем ты, черт возьми, бредишь? У нас есть… слушай меня внимательно. У нас есть все основания полагать, что Джейн Альмгрен убила Роберта Германссона. С той же высокой степенью вероятности мы можем сказать, что она расчленила труп и спрятала его в морозильнике. Вместе еще с каким-то бродягой, который к тому времени уже там лежал и дожидался Роберта. Вот и все, что мы знаем. У нас тысяча вопросов и только один ответ. Убийцу зовут Джейн Альмгрен. Это мы знаем точно. Почти точно. Не на сто процентов.
— Успокойся! — чуть не крикнула Эва. — Я хотела сказать… редчайший случай: мы узнали имя убийцы раньше, чем жертвы. Или жертв. Обычно бывает наоборот. Но для меня совершенно ясно: Хенрик Грундт по-прежнему числится в графе «Без вести пропавшие».
— Вот и хорошо. Хоть в чем-то согласились.
— Не волнуйся. Узнаем, кто составил Роберту компанию в морозильнике. Я уверена. Проверить пару сотен исчезновений за последние сто лет — и ответ в кармане… Ладно, ладно… согласись, что мы хоть немного сдвинулись с места, и скажи спасибо Джейн Альмгрен.
— Да-да, — буркнул Барбаротти, — сдвинулись… только в каком направлении? The road to hell[51], или как ты это назовешь?
Эва Бакман спортивным жестом отщелкнула жвачку в корзину и поднялась.
— Хотела тебя подбодрить, — сказала она, — но потерпела поражение. Ладно, удачи тебе на пресс-конференции. Тебе пора. И не скрипи зубами, это производит скверное впечатление.
Гуннар с отвращением натянул пиджак и последовал за ней.
— Если этот лысый идиот с телевидения там, я его задушу, — сказал он, закрывая дверь.
— И правильно, суперснют[52]! А я разрублю его на куски и сохраню для тебя в морозильнике.
Не хотелось бы слышать такое от женщины, старомодно подумал Гуннар Барбаротти, но промолчал.
Домой он явился только в половине одиннадцатого вечера и в кухне обнаружил Сару с французом. Его зовут Ян, он был на Нордкапе и возвращается в Париж, поведала Сара. Они путешествуют в переделанном старом микроавтобусе «фольксваген» — четверо ребят из Парижа. Познакомились в открытом кафе у отеля. Она там сидела с подружками и пригласила Яна на чашку кофе, потому что он показался ей симпатичным.
После тринадцати часов работы Гуннар, у которого к тому же в запасе было не больше полусотни французских слов, с трудом выдавил «бон суар» и попытался улыбнуться юному Адонису. Сара заметила его смущение, но на помощь не пришла. Наоборот.
— Тебе звонила женщина, — сказала она.
— Женщина?
— Да. Ее зовут Марианн. Говорит, твоя знакомая из Хельсингборга. Голос приятный. Ты, должно быть, забыл про нее рассказать.
— Нет… ну да, может быть…
— Я сказала, ты на работе. Она, может быть, еще позвонит.
Француз что-то сказал, Гуннар не понял что, и Сара засмеялась. Гуннар неуверенно произнес: «Салю!» — и вышел из кухни.
Если он через полчаса не уйдет, я его выкину, решил он, стоя под душем. Тоже мне, явился со своими французскими штучками.
Марианн и в самом деле позвонила. Извинилась, что поздно — ничего, ничего, я еще не ложился, сказал Гуннар, хотя только что забрался в постель.
— Я тебя видела по ТВ. Ты был такой красивый, что мне сразу захотелось к тебе. И знаешь, ты выглядел очень умным. Как тебе это удается? И вообще, как ты?
Гуннар Барбаротти проглотил слюну. Ему привиделись теплая средиземноморская ночь с усыпанным крупными звездами небом, терраса с матрасом на полу, стакан узы, черные матовые оливки и сидящая на нем верхом голая женщина с ритмично покачивающейся грудью… о боже!
— Хорошо, — не сразу ответил он. — А ты?
— Тоже хорошо. Но скучаю… я уже это сказала.
Они договорились, что не будут друг другу звонить месяц. Не прошло и двух недель.
Но напомнить об этом было бы чистейшей воды занудством. Эва Бакман уже назвала его занудой.
— И я бы не прочь тебя повидать, — услышал он свой собственный голос. — Хотя сейчас работы по горло.
— Вполне могу понять, — сказала она. — Я только хотела пожелать тебе доброй ночи. И заодно напомнить о своем существовании.
— А что напоминать-то… я и так помню, — поэтично сформулировал Гуннар Барбаротти.
— Так что ты не будешь возражать, если я позвоню в субботу и мы договоримся о встрече?
— Даже не подумаю, — заверил Гуннар. — Спокойной ночи, Марианн.
Часа полтора он не мог заснуть. Француз, судя по тишине в кухне, ушел, но Гуннар опасался, не последовала ли за ним и Сара. Но встать и проверить не решался. Последние двадцать минут в квартире стояла полная тишина, но он не слышал и хлопка входной двери. Он представил, что как раз в эту минуту его дочь отдает свою девственность этому смазливому французу.
Нет, это было выше его сил. Конечно, Саре уже восемнадцать. Его собственный сексуальный дебют состоялся в шестнадцать лет… Неважно, ей еще рано.
А с другой стороны, каким ударом для нее будет, если он сунет нос в ее спальню, а она там лежит совершенно голая в объятиях француза… Идиот, обругал он себя. Я примитивен, как самец гориллы, и набит предрассудками. Кто я такой, чтобы лезть в ее жизнь? Только что пускал слюнки и представлял, как на мне скачет голая женщина. И даже если Сара… и что? Это совершенно нормально.
Конский хвост! У него конский хвост, у этого Яна! Если и было что-то, что Гуннар Барбаротти ненавидел от всей души, так это конские хвосты у мужчин. Это как…
Кончай нести чепуху, сказал внутренний голос. Ты просто ревнивая наседка. Не смей соваться в жизнь совершеннолетней дочери.
Этот внутренний диспут продолжался бы бесконечно, если бы он внезапно не услышал щелчок замка на входной двери. Он сел в постели и прислушался. Пришла Сара. Одна? Он пытался расшифровать каждый звук.
Да, похоже, одна.
Замечательно. Сара проводила своего француза и немного с ним прошлась. Они расстались у их мини-автобуса, и она разрешила ему поцеловать себя в щечку. Пообещали звонить друг другу. Писать мейлы. А завтра французы уже проедут Данию и встанут на немецкий автобан. Отлично!
Гуннар Барбаротти посмотрел на часы. Без двадцати час. Теперь я сделаю вот что: лягу на спину, сложу руки на пузе и буду думать о деле Джейн Альмгрен, пока не усну.
«Пока не усну» продолжалось еще сорок пять минут, и, когда он и в самом деле уснул, количество вопросительных знаков не уменьшилось. Но он, по крайней мере, привел их в какую-то систему.
И сосчитал. Четыре штуки — больших, жирных, статных. Еще штук сто поменьше, так всегда бывает, но больших — четыре.
Вопрос первый — как и чем были связаны Джейн Альмгрен и Роберт Германссон? Прошло уже больше суток после жуткого открытия Линды Эрикссон, но никаких общих звеньев найти не удалось.
Если они вообще были. Может быть, все проще — встретились ночью в городе, Джейн заманила его к себе, прикончила и разрубила на куски. Такая версия была довольно естественной, и Гуннар знал, что Эва Бакман в глубине души так и думает. Да, конечно, Джейн Альмгрен жила в Чимлинге много лет назад, когда Роберт Германссон еще не вылетел из родительского гнезда. Но они ходили в разные школы, к тому же Роберт был на два года старше. Ни один из опрошенных не мог указать на какую-то связь между Джейн и Робертом.
