1
Это было в Польше.
В годы войны.
Поэт Ицхак Каценельсон написал "Песню об уничтожаемом еврейском народе":
Не спрашивайте меня‚ –
Не спрашивайте‚ что случилось с Касриловкой‚ с Егупцем‚ –
Не спрашивайте...
Не ищите‚ –
Не ищите Тевье-молочника‚ Менахема Мендла‚ Мотке-вора‚ –
Не ищите...
Раввины и учителя‚ мудрецы и ученики‚ –
Их нет больше.
Они все убиты‚
Убиты...
Варшавское гетто. Голод. Страдания. Повальные эпидемии. Трупы на улицах. Облавы и акции‚ во время которых исчезали навсегда люди. Уже увезли в Треблинку жену и двух сыновей Ицхака Каценельсона‚ но поэт работал. Он сочинял в гетто пьесы и поэмы‚ переводил на идиш главы из Книги пророков, записывал в дневнике события тех лет, печатался в подпольном журнале‚ читал на литературных вечерах‚ преподавал в нелегальной гимназии‚ обучал добровольцев‚ как работать с детьми -сиротами‚ основал театральную труппу "Дрор" ("Свобода"). Потом был убит... Осталось фото тех времен: высокий лоб‚ непреклонный взгляд‚ тень страданий и голода на лице. Осталась "Песня об уничтожаемом еврейском народе":
Не спрашивайте меня‚ –
Не спрашивайте‚ что случилось с Касриловкой‚ с Егупцем‚ –
Не спрашивайте...
Что же произошло тогда‚ в те чудовищные‚ кровью залитые времена? Было ли что-то‚ кроме страданий‚ боли и ужаса‚ затопивших целый народ? Мы знаем про восстания и бои в гетто‚ про партизан в лесах – это мы знаем. Но было еще и ежедневное‚ ежеминутное геройство на огороженном пространстве‚ когда жить оставалось считанные дни‚ но люди работали‚ надеялись‚ помогали себе и другим.
Вот пришли завоеватели‚ боги‚ арийцы – высшая раса. Установили новый порядок в Европе. Выкинули из библиотек и сожгли книги неугодных писателей. Из свитков Торы понаделали бумажники‚ абажюры‚ барабаны с бубнами‚ стельки для обуви. В гетто свирепствовал тиф‚ не было еды‚ топлива‚ лекарств‚ мест для жилья‚ запрещали учиться и молиться‚ петь и слушать лекции, влюбляться и рожать детей. Всё делалось для того‚ чтобы унизить человека, подавить его гордость‚ самоуважение‚ а уж затем убить. Работала машина‚ бездушная‚ четкая‚ безостановочная‚ – кто мог ей противостоять? Но вот фотография: кучка детей у стены‚ учитель пения с мандолиной – худые‚ голодные‚ поющие... Это варшавское гетто. Но вот программа лекций подпольного университета: еврейская история‚ еврейская литература‚ психология‚ экономика‚ проблемы социализма‚ Теодор Герцль и его время... И это варшавское гетто. Газеты. Спектакли и концерты. Школьные классы по пять–шесть учеников в потайной комнате‚ меняя то и дело место учебы‚ и учитель получал после урока картофелину или ломоть хлеба. Молились по домам, тайно: было около шестисот "миньянов" в варшавском гетто. Собирались в квартирах "на чай" – пили горячую воду‚ чтобы побыть вместе. За месяц, за день до смерти…
Историк Иммануэль Рингельблюм и тридцать его помощников собирали документы по всей Польше с 1939 по 1943 год. Незадолго до гибели они уложили весь архив в три металлических контейнера и закопали их в земле. После войны под развалинами варшавских домов обнаружили два контейнера, а в них – исследования экономической жизни гетто, судьбы общин городов и деревень, дневники и документы, подпольные газеты, литературные работы, фольклор гетто, фотографии; там же находились результаты научного исследования врачей, изучавших состояние узников гетто в условиях постоянного недоедания. В контейнерах лежали записки, составленные перед отправкой в лагерь уничтожения, разъяснение будущим историкам, как разобраться в этом архиве. Некий юноша из гетто Варшавы написал в завещании: "Я хотел бы дожить до той минуты, когда сокровища, спрятанные нами, будут обнаружены, и мир узнает правду. Благословенны те, кого судьба уберегла от мук…"
В 1942 году писатель Януш Корчак‚ директор Дома сирот в Варшаве‚ построил своих воспитанников в колонну и повел по улицам – это было исключительное событие в жизни гетто‚ где карались смертью любые‚ самые безобидные, собрания. Они пришли на еврейское кладбище‚ и там дети поклялись на Торе‚ что будут хорошими евреями и честными людьми. А потом был праздник Песах‚ последний в жизни Корчака и детей. "Кого можно назвать сиротой?" – спросил он своих воспитанников за праздничным столом. "Всех нас"‚ – ответили они. "Кого можно назвать сиротой? – снова спросил Корчак и ответил на это: – Сирота – это человек‚ чья жизнь лишена подлинных ценностей. Всякий‚ кто чужестранец в любой стране. Он не может свободно ступать по земле‚ сказав себе: "Это моя земля"... Сирота – тот‚ кто не прилагает усилий‚ чтобы стать свободным".
Корчак записал в дневнике перед отправкой детей Дома сирот в Треблинку: "Тяжелое это дело – родиться и научиться жить. Теперь мне остается куда более легкая задача – умереть… Хотелось бы мне умереть, сознавая происходящее и не теряя самообладания. Еще не знаю, что я сказал бы детям в этот момент. А хотел бы сказать многое…" Из последних записей в дневнике Януша Корчака: "Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается…"
Жил в гетто Лодзи Иегошуа Шпигель, записывал приметы той жизни – о голоде‚ холоде‚ эпидемиях. Сохранилось его стихотворение "Абраша идет к реке Неман" – плач матери‚ чей сын был застрелен‚ когда пытался бежать. Мендель Гроссман фотографировал в Лодзи узников гетто, несмотря на строжайшее запрещение, грозившее смертью; он сделал тысячи снимков и погиб – спрятанные фотографии были обнаружены после войны. Уличный певец на снимке – головой над толпой. Худой‚ заросший‚ пальцы рук длинные‚ нервные. Поле. Оборванные люди копаются в земле в поисках картофелины. Толпа у дверей. Спины с желтыми звездами. Девочка продирается через толпу с кастрюлей в руках‚ с полной кастрюлей супа. В глазах ее – счастье...
2
Гетто Вильнюса.
Существовало два года.
Писатели‚ художники‚ педагоги, ученые создавали различные проекты по образованию и культуре‚ собирали тайком архивы, спасали от уничтожения и прятали в бункере старые еврейские рукописи и книги, музейные редкости. Сохранился черновик пьесы‚ которую играли тогда. Протокол заседания жюри музыкального фестиваля: кому присудить первую премию‚ кому – вторую. Сохранились крохотные афишки: "31 января 1942 года. Скрипка – концерт в двух отделениях". На другой день: "Оркестр на эстраде‚ программа N 4". Когда уже отправили в Понары десятки тысяч евреев. Когда поэт Шмарьягу (Шмерке) Качергинский уже написал "Колыбельную песню виленского гетто":
Тише‚ сын мой‚ тише‚ милый‚
Здесь страна гробов.
Враг рассеял их повсюду
И рассеет вновь...
Все пути ведут в Понары‚
И возврата нет.
Наш отец ушел в Понары –
С ним погас наш свет...
В гетто не разрешали молиться. Категорически запрещали вступать в брак и рожать детей, так как германское командование выпустило приказ: "Всеми имеющимися в распоряжении средствами следует добиваться, чтобы возможно быстрее было прекращено размножение евреев…" Для исполнения этого указания вызвали в гестапо "двух членов юденрата и уведомили их: "С сегодняшнего дня больше не должны рождаться еврейские дети". Даже офицер был обескуражен; он добавил, что получил приказ из Берлина… Впечатление, произведенное этим, было неописуемо. Все цитировали строки из Книги Исхода, где говорилось о том, как фараон наложил запрет на рождение мальчиков. Фараон двадцатого века более жесток – не рожать вообще!.." Но несмотря на строжайшее запрещение, женщины рожали в подпольных условиях под наблюдением врачей; одному из новорожденных дали имя Малина ("мелуна" – " конура", "убежище").
В гетто Вильнюса существовали школы, детские сады, дом для сирот, две иешивы на двести учеников, музыкальная школа, детский и молодежный клубы, в которых устраивали вечера и спектакли. Школьники провели в гетто судебный процесс – с участием прокурора, защитника и судей – по обвинению царя Ирода "в двойственной политике", потому что он "ввел в стране римские обычаи, враждебные и чуждые еврейской духовности"; события из далеких времен перекликались с деятельностью членов юденрата, которые также находились в двойственном положении.
Авраам Суцкевер: "Учителя хотели сохранить детей неиспорченными и сделать из них уверенных людей, обладающих чувством собственного достоинства… Сначала в школе было 150 учащихся, большей частью сироты, дети, только что оторванные от родителей. С каждым днем количество детей в школе уменьшалось…. но занятия продолжались. За день до ликвидации осталось всего лишь семнадцать ребят. А учительница Мира Беренштейн продолжала с ними занятия‚ читала им книгу Шолом-Алейхема о мальчике Мотле‚ рассказывала чудесные истории о великом мире свободы..."
