В итоге своих мучительных исканий и странствий по реальным и ирреальным мирам Фауст наконец приходит к выводу, что самое прекрасное, из-за чего стоит жить и не страшно умереть, — это служение людям. К построению справедливого и гармонически прекрасного общества он и приступает:
Вот высший и последний подвиг мой!Я целый край создам обширный, новый,И пусть мильоны здесь людей живут,Всю жизнь в виду опасности суровой,Надеясь лишь на свой свободный труд«…»Я предан этой мысли! Жизни годыПрошли не даром, ясен предо мнойКонечный вывод мудрости земной:Лишь тот достоин жизни и свободы,Кто каждый день идет за них на бой!Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывнойДитя, и муж, и старец пусть ведет,Чтоб я увидел в блеске силы дивнойСвободный край, свободный мой народ!Тогда сказал бы я: мгновенье,Прекрасно ты, продлись, постой!И не смело б веков теченьеСледа оставленного мной!В предчувствии минуты дивной тойЯ высший миг теперь вкушаю свой.
(Перевод Николая Холодковского)
Как и все великие произведения, «Фауст» философски афористичен. Одна-две строки выражают в нем глубочайшую мысль, которую порой не способен кратко сформулировать толстый схоластический фолиант. Это относится и к знаменитому афоризму о несовместимости пустого теоретизирования и живой многоцветной жизни: «Теория, мой друг, сера, но вечно зелено древо жизни». Это относится и к великому лозунгу самого Гете, вложенному им в уста Фауста, который и поныне повторяют все преобразователи мира: Im Anfang war die Tat! — Вначале было дело!
64. БАЙРОН
«ПАЛОМНИЧЕСТВО ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬДА»
Герой знаменитой поэмы Байрона с момента опубликования ее первых глав сразу же стал символом романтического направления в литературе. Герой-скиталец, разочарованный во всем — в жизни, любви, друзьях, традиционных ценностях и возвышенных идеалах — быстро сделался кумиром и объектом Для подражания для тысяч молодых людей в разных уголках Европы и Америки. Чайльд-Гарольд и его автор оказали колоссальное влияние на русскую поэзию и прозу: отблески романтического героя пали и на Чацкого, и на Онегина, и на Печорина (главный герой пушкинского романа в стихах так и именуется — «москвич в Гарольдовом плаще»).
Байрон никогда не идеализировал своего героя и отрицал какое бы то ни было сходство с собой. Гарольд — абсолютный (не разумный даже) эгоист, циник и прожигатель жизни. Таких во все времена было предостаточно, а в Наполеоновскую эпоху — и подавно. Но Байрон создал обобщенный тип, ставший символом. Вот доподлинная характеристика Чайльд-Гарольда:
Жил в Альбионе юноша. Свой векОн посвящал лишь развлеченьям праздным,В безумной жажде радостей и негРаспутством не гнушаясь безобразным,Душою предан низменным соблазнамНо чужд равно и чести и стыду,Он в мире возлюбил многообразном,Увы! лишь кратких связей чередуДа собутыльников веселую орду.
(Перевод — здесь и далее — Вильгельма Левика)
Не прожив на свете и двадцати лет, герой Байрона ощутил пресыщение жизнью и отправился скитаться по миру:
Но вдруг в расцвете жизненного мая,Заговорило пресыщенье в нем,Болезнь ума и сердца роковая,И показалось мерзким все кругом:Тюрьмою — родина, могилой — отчий дом.
Вот, собственно, и весь сюжет знаменитой поэмы. Далее следуют описания различных стран, которые посещает нигде не испытывающий покоя Чайльд-Гарольд: Португалия, Испания, Греция, Албания, Бельгия, Германия, Швейцария, Италия. Впечатления героя перемежевываются с впечатлениями самого автора и сопровождаются обширными экскурсами в мировую историю. В этом смысле Время-Хронос — один из незримых героев поэмы. В «Чайльд-Гарольде» Байрон сумел достичь гениального поэтического эффекта — сплава Прошлого — Настоящего — Будущего. Незабываемы воссозданные им картины различных исторических событий. Резкими, откровенными мазками, сродни живописи Гойи, рисует он эпизоды испанского всенародного восстания против наполеоновских оккупантов:
Ты видишь трупы женщин и детейИ дым над городами и полями?Кинжала нет — дубиной, ломом бей,Пора кончать с незваными гостями!На свалке место им, в помойной яме!Псам кинуть труп — и то велик почет!Засыпь поля их смрадными костямиИ тлеть оставь — пусть внук по ним прочтет,Как защищал свое достоинство народ!
Не менее впечатляющи воспоминания о Великой французской революции и ее апостоле Жан-Жаке Руссо:
И, молнией безумья озаренный,Как пифия на троне золотом,Он стал вещать, и дрогнули короны,И мир таким заполыхал огнем,Что королевства, рушась, гибли в нем.Не так ли было с Францией, векамиУниженной, стонавшей под ярмом,Пока не поднял ярой мести знамяНарод, разбуженный Руссо с его друзьями.
Многие эпизоды и отступления насыщены глубоким философским содержанием, размышлениями над судьбами мира, сущностью мироздания и месте человека в системе природы:
Природа-мать, тебе подобных нет,Ты жизнь творишь, ты создаешь светила.Я приникал к тебе на утре лет,Меня, как сына, грудью ты вскормилаИ не отвергла, пусть не полюбила.Ты мне роднее в дикости своей,Где власть людей твой лик не осквернила.Люблю твою улыбку с детских дней,Люблю спокойствие — но гнев еще сильней.Иль горы, волны, небеса — не частьМоей души, а я — не часть Вселенной.
Байрон зарекомендовал себя не только как великий поэт, которому в то время на европейском континенте не было равных, но и оригинальным мыслителем, доходящим до высших высот космистских обобщений:
О звезды, буквы золотых письменПоэзии небесной! В них таитсяИ всех миров, и всех судеб закон.И тот, чей дух к величию стремится,К ним рвется ввысь, чтоб с ними породниться.В них тайна, ими движет Красота.И все, чем может человек, гордиться,«Своей звездой» зовет он неспроста, —То честь и счастье, власть и слава, и мечта.«…» И, влившись в бесконечность бытия,Не одинок паломник одинокий,Очищенный от собственного «я»…
«Паломничество Чайльд-Гарольда» писалось постепенно: между первыми двумя главами (песнями), увидевшими свет в год нашествия Наполеона на Россию, и следующей 3-й главой прошло четыре года. Затем, спустя еще два года, была опубликована заключительная 4-я песнь. Все вместе они и составили славу и гордость английской поэзии.
Последние строфы поэмы — сплошь собственные раздумья автора, почти что полностью заслонившие главного героя. Поэт заканчивает обессмертивший его шедевр спокойно, как летописец:
Мой кончен труд, дописан мой рассказ, И гаснет, как звезда перед зарею, Тот факел, о который я не раз Лампаду поздней зажигал порою…
Хотя при жизни его называли больше «певец Гяура и Корсара» (по названиям восточных романтических поэм), после смерти (и бессмертия!) истина восторжествовала: сегодня Байрона именуют не иначе, как автор «Чайльд-Гарольда».
65. СТЕНДАЛЬ
«КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ»
Стендаль — писатель, который работал на будущее (Горький так и называл его книги «письмами в будущее»). Непризнанный при жизни, мало читаемый и почитаемый современниками, он доподлинно знал, что настоящие читатели ждут его впереди. И не ошибся!
«Я — наблюдатель человеческого сердца», — сказал он как-то о себе. Обыгрывая эти слова, Стефан Цвейг, посвятивший Стендалю одно из своих великолепных эссе, называет французского писателя «новым Коперником в астрономии сердца», искуснейшим психологом всех времен и великим знатоком чевеческой души:
Стендаль знал, как немногие, это сладострастие психолога, он был, почти как пороку, подвержен этой изысканной страсти людей выдающегося ума; но как красноречиво его тонкое опьянение тайнами сердца, как легко, как одухотворяюще его психологическое искусство! Его любопытство протягивает свои щупальца — разумные нервы, тонкий слух, острое зрение — и с какою-то возвышенною чувственностью высасывает сладкий мозг духа из живых вещей. Его гибкому интеллекту нет нужды надолго впиваться, он не душит свои жертвы и не ломает им кости, дабы уложить в прокрустово ложе системы; стендалевский анализ сохраняет неожиданность внезапного счастливого открытия, новизну и свежесть случайной встречи.
