королевой Александрой[592].
Этот эпизод огорчил всех. Графиня Дадли позже писала, что Уоллис:
«…продемонстрировала неприятную и для меня неожиданную сторону своего характера… Она хотела, чтобы все слуги прошли через что-то вроде допроса с пристрастием. Но я бы ничего этого не потерпела, все они, за исключением одной кухонной служанки, были старыми и преданными слугами с давним стажем… Герцог был одновременно безумен от беспокойства и близок к слезам»[593].
Ограбление получило широкую огласку и не расположило Виндзоров к Британии, живущей согласно собственному укладу. Когда герцогиню спросили, какие украшения были на ней в тот вечер, Уоллис ответила, как будто это было совершенно очевидно: «И дураку известно, что с твидом или другой дневной одеждой носят золото, а с вечерним туалетом – платину»[594].
Кража со взломом по-прежнему остается загадкой, вызывая подозрения о том, что сработали изнутри – возможно, по слухам, даже при участии королевской семьи, стремившейся вернуть подарки, сделанные герцогу. Ни одна из сторожевых собак Дадли не залаяла, и охранник у входной двери ничего не слышал. В 2003 году были обнародованы материалы дела Скотленд-Ярда, в которых фигурировал известный местный грабитель по имени Лесли Холмс[595].
Холмс был заключен в тюрьму на пять лет в 1947 году за другие преступления, связанные со взломом домов, и попросил принять во внимание 26 других случаев, но он так и не признался в данном преступлении.
Среди других подозреваемых были двое преступников, действовавших на юге Франции, Родни Манди и Кэмпбелл Мьюир[596]. Сьюзи Менкес и Хьюго Викерс назвали имя грабителя из Норфолка Ричарда Данфи, который признался в 1960 году.
Официальный историк королевских драгоценностей Лесли Филд позже заявил:
«Я полагаю, что герцогиня Виндзорская обманула страховщиков, завысив количество и идентификацию драгоценностей, которыми распорядилась в собственных интересах. По меньшей мере тридцать предметов, которые она назвала украденными, появились в каталоге Sotheby’s в Женеве в апреле 1987 года и были проданы по высоким ценам. Уоллис явно никогда не смогла бы снова надеть эти драгоценности после того, как они с мужем получили страховку. Они с самого начала находились в надежном месте в Париже и оставались там»[597].
Тем временем продолжались дебаты о дальнейшей судьбе захваченных немецких документов. «Я уверен, что они без колебаний удалили бы все, что выставляло политику умиротворения высокопоставленных британских деятелей в неблагоприятном свете», – сообщил Фримен Мэтьюз, директор Управления по европейским делам Госдепартамента, госсекретарю США Джеймсу Ф. Бирнсу в январе 1946 года. Мэтьюз был обеспокоен различными британскими попытками скрыть виндзорский материал. «Иногда у нас возникали трудности с получением копий некоторых документов на микрофильмах. Однажды британцы официально обратились к нам с просьбой санкционировать уничтожение определенных документов, касающихся проезда герцога Виндзорского через Испанию и Португалию летом 1940 года»[598].
В июне 1946 года было подписано англо-американское соглашение о публикации подборок захваченных немецких дипломатических документов, но досье на герцога не было включено в архив, переданный британским и американским историкам.
В ноябре 1946 года «Ньюсвик» опубликовал историю с Марбургским досье, к раздражению лорда Инверчепела, посла Великобритании в Вашингтоне, который написал «Совершенно секретное и личное» письмо заместителю государственного секретаря Дину Ачесону. Там говорилось: «Я не знаю, какое объяснение я могу дать Министерству иностранных дел в связи с этой утечкой ввиду особых мер предосторожности, которые согласился предпринять ваш департамент…»[599]
В британских кругах уже ходили слухи об этом досье. Брюс Локхарт отметил в своем дневнике в том же месяце: «Джек Уиллербеннетт, просматривая немецкие документы, обнаружил некоторые компрометирующие материалы о герцоге Виндзорском. Существуют различные протоколы бесед нацистов с ним, в том числе один из них в Лиссабоне во время войны»[600].
На встрече министра иностранных дел в Москве в марте 1947 года Бевин, неожиданный защитник королевской семьи, направил срочные запросы новому госсекретарю США Джорджу Маршаллу, пытаясь скрыть дело Марбурга. В телеграмме «Лично, только для вашего ознакомления» Маршалл спросил Ачесона о копии микрофильма из Виндзорского досье. «Бевин говорит, что только другая копия была уничтожена Министерством иностранных дел, и просит, чтобы мы уничтожили нашу, чтобы избежать возможности утечки, к большому смущению брата Виндзора. Пожалуйста, займитесь этим для меня и отвечайте совершенно секретно»[601].
В августе 1947 года Оуэн Морсхед и Энтони Блант вылетели в Хюисдорн, дом кайзера Вильгельма II, после того как Уилер-Беннетт обнаружил в захваченных немецких документах упоминание о том, что его сын Фридрих Вильгельм использовался Гитлером в качестве королевского посредника. Они вернулись с орденами Подвязки кайзера и портретом герцога Кларенса, но сообщили, что «никаких документальных материалов найдено не было».
Однако история с немецкими документами на этом еще не закончилась[602].
Глава 18. Бродячие Виндзоры
Виндзоры провели зиму 1947 года с Артуром Вернеем в его доме на Багамах. Впервые с 1945 года пара вернулась на остров. Они познакомились с Вернеем, американским торговцем произведениями искусства и антиквариатом английского происхождения, декоратором, охотником на крупную дичь и исследователем, во время войны. Впоследствии пара провела с ним много зим на Багамах[603].
Оттуда они переехали к Роберту Янгу в Палм-Бич. Хотя Виндзоры никогда не были полностью приняты в Ньюпорте или Нью-Йорке, они любили Палм-Бич, где герцог регулярно играл в гольф. Тут к ним относились как к членам королевской семьи: кланялись, делали реверансы, предоставляли места во главе стола и обслуживали первыми. Протокол требовал, чтобы никто не мог уйти, пока они этого не сделают, что часто приводило к напряженности, поскольку герцогу нравилось задерживаться. «Иногда на вечеринках без всякой видимой причины герцог настаивал на том, чтобы говорить только по-немецки», – вспоминал один биограф. И добавлял:
«Поскольку немецкий был языком, с которым большая часть зимней колонии Палм-Бич не была знакома, часто бывали вечера, когда
