– Что… он… хочет этим сказать? – подумал я вслух. – Он что, не понимает? Мы же их всех…
Я медленно навел на шведа ствол автомата. Стрелять издалека было глупо, но палец сам собой тянулся к спусковому крючку, будто кто-то управлял им помимо моей воли. «Чернокнижник, – вспомнил я. – Чертов колдун». Голова моя кружилась, руки дрожали. Мало того: «узи» вдруг начал разогреваться и через несколько секунд стал нестерпимо горячим. Я хотел разжать пальцы, но уже не мог. Должно быть, мое лицо перекосило от боли, потому что Ники толкнул меня в бок и крикнул:
– Не надо! Не стре…
Короткая очередь ударила по ушам, и тут же я отбросил раскаленный автомат в сторону. Но было поздно: там, на носу дракара, король Олаф поднял руку (в руке что-то блеснуло) – и тотчас же вслед за этим позади нас раздался оглушительный хлопок. Стекло рубки рассыпалось сияющим дождем: там, внутри, как будто взорвалась фосфорная бомба – я снова ослеп и оглох и успел только заметить сноп электрических искр, летящих прямо мне в лицо. Я поскользнулся и начал падать навзничь, хватаясь за воздух. Трос леера лопнул, и последним, что я успел почувствовать, был парализующий ужас свободного падения.
Глава 2,
в которой победители и побежденные меняются ролями
Тишина казалась тупой и безнадежной, как в больнице ночью, а про темноту и сказать было нечего – глаза словно развернулись внутрь, и этими перевернутыми глазами я видел какую-то неясную, то ли мнимую, то ли реальную светящуюся паутинку, по которой то и дело проскакивали электрические заряды. Ну или мне так представлялось. Я знал, что эти научно-фантастические образы прижились в моей голове совсем не случайно, но – хоть убей – не мог сообразить, с чем это могло быть связано.
Сколько прошло времени? Час? Два? Целые сутки?
Я смутно помнил, как в рубке рванула молния. Потом я, кажется, барахтался в холодной воде. С тех пор в памяти были темнота и тишина.
Мало-помалу я начал приходить в себя. Оказывается, я лежал ничком на подстилке из прелых опилок (их запах был не слишком приятным), причем лежал почти что голым, в одних порванных джинсах; кроме того, почему-то болел бок, будто меня долгое время пинали ногами.
Я поерзал на подстилке, попробовал подтянуть ноги и сесть – и тут только обнаружил, что на левой ноге у меня болтается тяжелое металлическое кольцо, а к кольцу приделана цепь. Эта цепь премерзко позвякивала при каждом моем движении и, когда я попытался отползти в сторону, удержала меня уже через пару метров. Другой конец цепи был прикреплен к железному костылю, накрепко вмурованному в пол, и не то что вытащить, но даже и пошевелить его голыми руками не представлялось возможным.
Глаза все никак не хотели привыкать к темноте. Мне оставалось разве что прислушиваться и принюхиваться. Слух мало что дал; я начал подозревать, что моя тюрьма (а это, конечно, была тюрьма) устроена глубоко под землей. Воздух, впрочем, не был затхлым. Даже наоборот. В этом воздухе пахло озоном. Хотелось дышать глубоко: при каждом вдохе кровь как будто вскипала, и я не мог понять, нравится мне это или нет.
Вдруг где-то далеко заскрипела дверь, будто кто-то расстегивал тугую молнию на чехле этой реальности, и сразу же стало светлее. Я дернулся и сел на полу, озираясь. Кто-то приближался ко мне, кто-то с факелом в руке: пламя искрилось и шипело и все увеличивалось в размерах, ничего не освещая, и только чья-то громадная тень (чернее темноты вокруг) угадывалась рядом.
– Кто здесь? – спросил я, чувствуя себя беспомощным идиотом.
– Не мочно спатт так долго, – проговорил вошедший сиплым шепотом, на старомодном славянском наречии, к которому я уже привык, но слишком разборчиво, как говорят по-русски немцы. «Значит, я спал», – подумал я.
А вслух спросил:
– Где все? Где Ники? Что вы собираетесь делать?
– Не проси тфой друк, проси свой Перун милость, – продолжал гость, и его голос не сулил ничего доброго. Он осветил своим факелом мое лицо (я почувствовал жар) и холодным носком сапога толкнул меня в бок. Я сжался и скорчился на полу, боясь даже поднять голову. А он отчего-то рассмеялся. И положил тяжелую ладонь мне на плечо.
– Моли свой вендский бог, – повторил он. – Милость – то есть умереть скоро. Разумеешь?
– Убьете? – спросил я и почувствовал, как по спине бегут мурашки.
– Конунг Олаф. Его воля, – сурово произнес гость (жар от факела едва не подпалил мои волосы).– Как велеть король.
– А где ваш король?
Он ничего не ответил. Вместо этого нагнулся, слегка погремел моей цепью, проверяя ее на прочность, и вместе со своим вонючим факелом отошел в сторону. Пройдя с десяток шагов (опилки на полу совершенно скрадывали звук), он, кажется, остановился. Я вытянул шею, пытаясь понять, чем он занят. Бормоча что-то на своем языке, он поднял факел вверх, и пламя, шипя, разгорелось сильнее: похоже, на стене был закреплен масляный светильник. Теперь я разглядел своего тюремщика получше. Это был коренастый, плотный человек лет сорока, со светлой бородкой и нечесаными длинными волосами. Он был одет в черный кафтан тонкого сукна, длиной едва не до колен. Голову он перевязал платком, делавшим его похожим на пирата. К счастью или нет, он больше не обращал на меня внимания. Он прошелся по периметру подземелья, зажигая один за другим все новые светильники на стенах. Подвал оказался меньше, чем можно было подумать, и имел каменный сводчатый потолок. Запалив факел под самым сводом, человек в платке обернулся ко мне:
– Здесь я могу говорить вопрос, не ты. Зачем твои люди пришли в Сигтуну? Грабить?
– Нет, – помотал я головой.
– Взять наша земля, Свитьод[25]? Убить наш король?
Я потер лоб ладонью. Попробуй убей ваш король, думал я. Колдуны чертовы.
– Ты думал убить король Олаф, – с удовлетворением отметил тюремщик. – Ты владеть далекий огонь. Но ты не знал наш король. В его руках молния.
«Помню», – подумал я.
– Да, ты владеть далекий огонь, – сказал он насмешливо. – Гут. Но я владеть горячий огонь. Именно сейчас.
С этими словами он зажег еще два светильника прямо посреди зала. Увидев то, что стояло там, в полутьме, я задрожал от ужаса.
Я увидел большое и довольно высокое кресло, деревянное, сколоченное из толстых грубых просмоленных досок; доски эти ощетинивались черными тупыми шипами, не слишком острыми и не слишком длинными. Были у кресла и подлокотники – с кожаными ремнями, больше похожими на наручники. Такой же ремень был прицеплен и к спинке на уровне шеи, что мне сразу не понравилось. В стороне от этого кресла стоял треножник из железных прутьев: его предназначение я понял сразу. Это была жаровня, полная остывших углей. Рядом на полу валялись железные клещи самого неприятного вида.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
