— Простите меня, сеньора, если я вам скажу, что эти люди — трусливые псы, и команчи разогнали бы их плетьми, если бы только они посмели затронуть их, — ответил Твердая Рука.
Донья Энкарнасьон, не желая продолжать этого разговора, перевела его на другую, менее серьезную и более приятную тему.
Между тем слуги и пеоны, окончившие свой завтрак, успели уже встать из-за стола и собирались вернуться к своим обязанностям и занятиям, когда Пепе Ортис, вышедший из столовой несколько времени тому назад, вернулся в сопровождении Лукаса Мендеса. Оба они подошли к своему господину, причем последний остался стоять немного поодаль.
— Сеньор mi amo! — произнес почтительно Пепе Ортис. — Лукас Мендес вернулся, он здесь.
— А, — сказал молодой человек, сдвинув брови, — пусть явится сюда, я хочу его видеть.
— Я здесь, ваша милость! — сказал старик, подходя ближе и выступая из-за спины Пепе.
Дон Торрибио отодвинул немного свой стул от стола и, повернув его на задних ножках, очутился лицом к лицу со своим слугой, тогда как Пепе Ортис отступил на шаг назад.
— А, наконец-то, вы вернулись! — строго сказал молодой человек.
Все остановились и стали прислушиваться, понимая, что тут должно произойти нечто важное.
— По какому случаю вы осмелились отлучиться с асиенды вчера около четырех часов вечера?
— Я не видел в этом ничего дурного, ваша милость, и не думал, что вы будете этим недовольны!
— Где же вы провели эту ночь? И почему вернулись только сейчас? — продолжал молодой человек ледяным тоном.
— Я заехал слишком далеко, ваша милость, и когда хотел вернуться, то было уже поздно: ворота асиенды были заперты.
— А-а! — иронически протянул дон Торрибио. — Так что вы ночевали под открытым небом?
— Да, ваша милость.
— Но, вероятно, очень далеко отсюда?
— Нет, всего в какой-нибудь четверти мили отсюда.
— Но, в таком случае, почему же вы не вернулись, как только отперли ворота асиенды?
Лукас Мендес стоял, опустив голову, и молчал.
— Я вас спрашиваю, почему вы не вернулись раньше?
— Я ничего не имею ответить вашей милости, вы допрашиваете меня, как будто вы не доверяете мне; я не привык к такому обращению с вашей стороны.
— Не пытайтесь изменять наши роли! — строго остановил его молодой человек. — Я слышать не хочу ваших сетований! Я желаю знать, зачем вы отлучались, и что вы делали во все время вашего продолжительного отсутствия?
— Ничего не могу сказать вашей милости, я занимался моими личными делами, касающимися только одного меня.
— Смотрите, Лукас Мендес, это не ответ честного и преданного слуги. Какие же это у вас тайные дела, о которых я хочу знать, я должен знать?! — с ударение произнес дон Торрибио.
— Я ничего не могу сказать вам! — отвечал старик в видимом смущении, низко склонив голову и стараясь ни на кого не глядеть.
— Вы согласитесь, однако, что все это весьма подозрительно, и что я никоим образом не могу удовольствоваться подобными ответами.
Лукас Мендес молчал.
— У доброго слуги не может быть никаких тайных дел, о которых нельзя ничего сказать своему господину; я требую вполне ясного и точного ответа.
— Ваша милость жестоко поступает со мной, я этого не заслужил, я ничего дурного не сделал.
— Кто мне поручится за это?
— Все мое прежнее поведение.
— Добрый конь и о четырех ногах, да и тот спотыкается! — насмешливо заметил дон Порфирио.
— Вы слышите, — сказал молодой человек, обращаясь к своему слуге, — в последний раз спрашиваю вас, хотите вы мне отвечать или нет?
— Я в вашей власти, делайте со мной, что хотите, но только я, право, ни в чем не виноват перед вами.
— Нет, довольно! Вы уж слишком долго злоупотребляете моим терпением! — воскликнул дон Торрибио, дав волю своему гневу. — Я хочу держать подле себя лишь таких слуг, каждый шаг которых мне может быть известен, и, поведение которых было бы открыто передо мной, а не шпионов и соглядатаев, — таких я гоню от себя.
— О, ваша милость!
— Довольно! Ни слова более! Вы уже не слуга мне, соберите ваши пожитки и чтобы через десять минут вас больше не было на асиенде. Идите! Возьмите это, и чтобы я больше не видел и не слышал о вас!
С этими словами он кинул ему кошелек, который старик поймал почти налету и быстро запрятал его в карман, с видом удовлетворенной корысти.
— Прощайте, ваша милость, я ухожу, но вы раскаетесь в том, что прогнали меня!
— Что это — угроза? — с пренебрежительной улыбкой спросил дон Торрибио.
— Нет, Боже упаси! Вы были добры ко мне, ваша милость, и я никогда этого не забуду, — это не более, как сожаление.
— Мне нужды нет ни до ваших угроз, ни до ваших сожалений, идите, я вас не знаю больше!
Лукас Мендес почтительно поклонился своему господину и вышел твердым шагом из столовой в сопровождении Пепе Ортиса. Минут десять спустя он полным галопом поскакал из асиенды, направившись к пресидио44 Тубак.
Слуги тем временем вернулись к своим обязанностям и занятиям, обсуждая вполголоса только что происшедшее; строгость и твердость в этом деле, выказанные доном Торрибио, произвели на всех сильное впечатление и, как это ни удивительно, встретили одобрение у большинства. Это, конечно, объясняется тем тревожным, опасным временем, какое приходилось теперь переживать, когда на каждом шагу всем грозила страшная опасность от грозных платеадос.
Дамы также вышли из-за стола и в сопровождении капеллана удалились в свои комнаты, а мажордом давно уже уехал на плантацию наблюдать за производившимися там работами, так что в большой столовой не осталось никого, кроме хозяина дома, дона Торрибио и Твердой Руки.
Закурив сигары, они также вышли из-за стола и спустились в уэрту45. В этих странах, где каждый клочок тени имеет такую громадную цену, где палящее солнце чуть не двенадцать часов в сутки обильно льет на землю свои лучи, искусство планировать сады достигло редких пределов совершенства. Здесь сад или, вернее, парк, уэрта, сохранив все удобства английских парков, сохранил и прелесть девственных тропических лесов: это и сад, и огород, и цветник, и плодовый рассадник — нечто художественное, живописное и отрадное для души, для глаз и для тела, жаждущего отдохновения и прохлады.
Трое мужчин с сигарами в зубах медленным шагом направлялись под тень роскошных раскидистых деревьев и почти темных сводчатых аллей; они шли молча с самого момента, как вышли из столовой; никто из них не проронил ни слова.
Пройдя, сами того не замечая, аллею за аллеей и рощицу за рощицей, они пришли наконец к тому мосту, перекинутому через ручей, о котором мы уже имели случай говорить раньше, и, перейдя его, углубились под сень той самой рощи, где происходила несколько дней тому назад стычка краснокожих с бандитами, и сели на скамью. Твердая Рука, очевидно, шел именно сюда, а его спутники машинально следовали за ним, без мысли и без цели, и только опустившись на скамью, как бы очнулись.
