Угощение удалось на славу. Каких только вин и закусок не было на столе! Каких только салатов! А горячих блюд на выбор целых три. Особенно удалась жареная утка по-французски с апельсинами. Мальчишки уплетали утку за обе щеки. Взрослые шутили, смеялись, подливали друг другу вино. Только Федор был молчалив, да он и всегда был не очень-то склонен к разговорам. Наконец он положил салфетку и вышел из-за стола.
– Обед был отменный! Пойду подышу! Но вечером во дворе – шашлык из осетрины! Любимое Олино блюдо! – заявил Федор и, поцеловав жену в макушку, пошел во двор, отяжелев от сытости, от вина, от водки. Но настроение у Федора было поганое. Что-то свербило у него в груди; что-то ныло, тянуло, скребло. Было не по себе, беспокойно. Куда-то звали весенний воздух, запахи прогретой солнцем земли. И Федор боялся признаться, что виной этому состоянию – до блеска промытые окошки в маленьком доме на бывшей околице да две щуплые фигурки, которые он видел только со спины, сворачивая на машине в свой двор.
«Это Люська, – подумал он. – Точно она. С дочкой, наверное. Вон скачет, одуванчики собирает. Уже целый букет набрала!» Он сосредоточил внимание, чтобы правильно въехать в полураскрытые ворота в старенькой еще, деревянной ограде, но подумал, что отдал бы сейчас все на свете, чтобы оказаться хозяином не этой огромной домины, а того маленького домишки с чистыми окнами, и чтобы эти две маленькие одинаковые фигурки возвратились туда с прогулки, пыльные и довольные, и с порога закричали: «Есть хотим!», немытыми руками налили бы молока из пакета, отломили хлеба и, громко хохоча, стали бы запихивать хлеб в рты, пить, торопясь, молоко, проливая на кофты белые капли.
«И зачем мне этот дом? И зачем эта чрезмерная еда и вообще все это…» Федор пересек двор и вошел в сарай. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь щель между досками, расцвечивали воздух прозрачными полосами, в которых отчетливо были видны миллионы пылинок. Он сел на старую деревянную лавку, которая раньше стояла возле ворот. Теперь на ней грудой был навален всякий хлам: перевернутые алюминиевые тазы, ведра, старые березовые веники. Тут же лежал свернутый моток бельевой веревки. Федор с силой выдохнул воздух, сказал что-то наподобие «х-ха!», посмотрел наверх, оценил на глаз прочность потолочной балки, взял в руки моток веревки и закрыл дверь, всунув в ручку деревянный черенок старой лопаты.
– Не-за-чем жить! – громко, нараспев, произнес он и стал, размотав веревку, делать петлю.
Мать после обеда ушла отдыхать, а Ольга с Ириной мыли на кухне посуду.
– Не могу привыкнуть к посудомоечной машине, – сказала Оля. – Все время кажется, что или посуда не промыта, жирная, или от нее моющим средством пахнет.
– Кому суп жидкий, а кому жемчуг мелкий, – засмеялась Ирина и понесла стопку чистых, вытертых тарелок в шкаф. – Ого! Сколько сучьев для костра насобирали! Можно подумать, что не наелись! – засмеялась она, увидев, как рьяно взялись ее мальчики и Сергей за подготовку к вечернему пиршеству.
– А Федор где? – спросила Оля.
– Я видела, он к сараю пошел.
– Хозяйственный мужик, без дела сидеть не может. – Оля одобряла любые действия мужа, Ира искоса глянула на нее, и какая-то странная мысль мелькнула в ее взгляде. Но Оля ничего не заметила.
– Порядок навели, пойду пока тоже прилягу. – Она ушла в спальню, а Ира задумчиво села у окна. Мальчишки складывали впрок ветки шалашиком, а Сергей руководил этим важным занятием.
– С праздником вас! – вдруг раздался за его спиной женский хрипловатый голос. Сергей обернулся. С той стороны штакетника, скрывавшего ее по грудь, стояла Люська. Дочку ее из-за забора не было видно. – С Федором хочу поговорить, позови! – Люська спокойно улыбалась, прямо смотрела на него. Сергей не нашелся, что сказать, пожал плечами: «Сейчас!» Мальчишки, привлеченные происходящим, повисли на заборе, уставились на девочку. Та, не смущаясь, стояла прямо, смотрела на них. Одуванчики в ее руке слегка привяли, закрыли головки. Нос и щеки были вымазаны их соком. Сергей пошел в глубь двора, сообразил, что Федор в сарае. Подошел, стал дергать за ручку дверь. Она не поддавалась.
– Эй, Федор! Тут тебя спрашивают! – осторожно наклонившись к двери, сказал он. – Люська пришла. Не знаю, ты выйдешь?
Сначала ответом ему было молчание, а потом в сарае раздался такой грохот, какой может издавать или небольшая разорвавшаяся ракетница, или обвалившаяся с потолка балка. Последнее и случилось на самом деле. Федор, уже стоявший на скамье с петлей на шее и в последний раз примерявшийся, выдержит ли подгнившая балка вес его тела, услышал слова Сергея и в щель сарая увидел Люську, стоящую за забором. Мгновенно он рванулся вперед, сдергивая с шеи веревку, на какой-то миг повис на руках и этим вызвал строительную катастрофу. Балка сломалась со страшным грохотом, но он этого даже не заметил, потому что, свалившись, быстро вскочил, подвернув ногу, но, не обращая никакого внимания на боль, еле сдерживая дыхание, выскочил из сарая. Сердце у него колотилось бешено, однако к забору он пошел медленно, наклонив голову, как бык, потому что не хотел, чтобы Люська видела краску, залившую его лицо, будто у мальчика. Сергей, удивленный грохотом, пошел в сарай, а из дома уже бежала во двор испуганная Ирина.
– Пройдемся, погода хорошая! – сказала Федору Люська как ни в чем не бывало. Будто они виделись только вчера и не расставались на столько лет. Федор вышел, плотно закрыл за собой калитку. Люська взяла за руку дочку. – Соси медленнее! Другого не куплю! – сказала она ей про леденец на палочке, который девочка засунула в рот.
Федор поднял голову, посмотрел. Сзади, как раз за Люськой, у дороги, напротив соседского забора, росли две вербы. Одна высокая, раскидистая, пушистая, веселая от распустившихся комочков цветов, напоминающих заячьи хвостики, покрытых сияющей на солнце бледно-желтой пыльцой. А другая верба была пониже, поменьше, но такая же цветущая, золотая, веселая. «Как Люська с дочкой на пыльной дороге», – подумал Федор, и они пошли втроем по дороге к полю, свежевспаханному, засеянному, но еще без всходов. На пригорке Люська остановилась.
– А я ведь к тебе, Федор, не просто так пришла, с просьбой.
Федор тоже остановился, встал, широко расставив ноги, глянул на Люську. Мимо пропылила чья-то машина, везя новую партию дачников. К багажнику на крыше были привязаны доски, а через заднее стекло был виден полосатый матрас.
– Говори, – сказал Федор внезапно охрипшим голосом и отодвинул Люську с девочкой подальше от пыли, на обочину. – Говори!
– Я ведь, Федор, здесь ненадолго. Завтра уже уезжаю. – Сердце у Федора дрогнуло и, оторвавшись от тела, покатилось куда-то далеко за поле.
– Уезжаешь? Зачем?
– Как зачем? К мужу, – засмеялась Люська. – Его должны скоро освободить. Он уже почти отсидел, отмаялся. А устраиваться будет пока там, на Севере. Знакомые есть у него. Обещали помочь и с жильем, и с работой. Вот я и еду опять туда. А девочку здесь оставляю с родителями. Там очень холодно, она там болеет. – Девочка досасывала свой леденец и с любопытством, не скрываясь, глядела на мать и на Федора. – Так ты уж не оставь их своими заботами, если вдруг что. Сам понимаешь, денег у меня сейчас мало, но у них пенсия, да и я буду им присылать. Но вдруг что-нибудь случится или заболеет кто, сам понимаешь… Вот в общем-то и все.
Федор молчал.
– Ты пойми, я не навязываю тебе свою дочь, – сказала Люська, вдруг тоже краснея, но от досады. Ей показалось, будто Федор не понимает ее и сердится. – Просто на всякий случай! Чтобы им было к кому обратиться! Вовсе не факт, что твоя помощь потребуется! И денег я не прошу!
– А у тебя их много, что ли? – с усмешкой спросил Федор.
– Не много, но я работаю.
– Кем же?
– Уборщицей в клубе.
– Уборщицей… – протянул Федор. – Когда ты жила со мной, ты не хотела даже готовить обед.
– Ну, что сейчас вспоминать! Мало ли что раньше было! Раньше так, а сейчас так! Все переменилось! – Люська уже пожалела, что пришла, что затеяла разговор. Но действительно страшно было оставлять девочку на стариков. И брать с собой было невозможно. «Если будет читать нотации, повернусь и уйду», – решила она.
– Вот что, Мила! – вдруг твердо сказал Федор и взял ее за руку. – Ты никуда не поедешь! Нечего тебе ошиваться по тюрьмам. И мытье полов тоже работа не для тебя. Ты моя бывшая жена, не чужой человек, что, я тебя прокормить не сумею?
По сердцу у Люськи разлилось тепло благодарности. Нечасто теперь приходилось ей ощущать к себе хорошее отношение.
– Спасибо. – Она помолчала. – Но там мой муж. Я должна его поддержать, чтобы он поднялся. А то без меня, того гляди, начнет опять людей обыгрывать в карты. – Она засмеялась. – А играет он здорово! Иногда тысяч по десять домой за раз приносил!
– Ты совсем дура, что ли? – хрипло спросил ее Федор. – Хочешь, чтобы и тебя за компанию посадили?
