— Дальше ножками — ожил Уюкос Борисович, с оханьем расправляя занемевшие ноги — Колени мои колени…
На жалость он не напрашивался, это ясно по беззлобному радостному тону наконец-то добравшего до последней автобусной обстановке ездока, так что мы просто выбрались аккуратно следом, вытащили лодку на причал и дополнительно закрепили ремнями за колышки. Еще одна основательная предусмотрительность, которую многую сочтут излишней — зачем крепить уже вытащенную на берег лодку? — вот только тут всегда лучше перестраховаться. Чтобы потом не стоять онемев на пустом причале и глядеть на ледяную воду, понимая, что теперь домой только вплавь…
— Вторая волна нахлынула… и схлынула, оставив на снегах щедрую кровавую пену — продолжил Михаил Данилович, первым шагнув к еще одной дощатой двери в углу утопленного в стене причала — Не помогло экранирование. Да, продержаться удавалось дольше, сделать получалось тоже больше, но так и так все получали той или иной силы психические травмы и тяжкие расстройства. Многие опять же слетали с катушек и начинали убивать. В общем — не получилось. Но они все же сумели закончить некоторые исследования — критично важные — и отступить можно сказать с честью, хотя, по сути, это опять было паническим бегством. Одной из доказанных ими же теорий, узнанной нами из найденных данных и видеодневников, была теория о собственно причине неотвратимого безумия. И, как выяснилось, еще и деградации интеллекта. Они не только сходили с ума и страдали от головной боли, Охотник. Они неотвратимо тупели. Гениальные ученые превращались в рядовых, а те скатывались до уровня ленивого студента, хотя это я, конечно, только для сравнения. Речь не о знаниях, а о остроте разума. Понимаешь?
— Да.
— Вижу, ты прямо глотаешь мои слова.
— Моя память как сачок — кивнул я и едва не врезался в выступ стены крайне узкого коридора идущего на повышение — Ловлю каждое слово.
— И правильно делаешь. И они пытались узнать как можно больше, но были вынуждены отступить. Остались только кресты и еще кое-кто поблизости — на территории всей этой кольцевой зоны мирка Столпа.
— Еще кое-кто?
— Туда мы и идем. Прояви терпение.
— Пытаюсь как могу.
— Третья волна не заставила себя ждать и была экспериментальной. Как раз в ней задействовали для теста кресты с двумя рубками, но с другой «начинкой» — земляне, луковианцы и антелиры.
— Три расы…
— Три расы, чьи представители заняли места в тюремных стреляющих кораблях. Повторю — мы земляне среди них первые по ментальной устойчивости, хотя луковианцы дышат нам в затылок. Антелиры… у них все гораздо тоскливей и потому их выживаемость и продолжительность жизни куда меньше. Рано или поздно восемь из десяти антелиров сходят с ума. Третья волна доказала свою успешность и… вот к чему это все привело. Нас похищают с родных планет и забрасывают сюда. Отработанный же материал высаживают в снежной пустоши, предоставляя самим себя и снежным медведям.
— Сволочи — на меня опять нахлынула злость, но я подавил ее, чтобы не потерять сфокусированность на рассказе.
— Н-да… доброхотами их не назвать, конечно. Но лично мне осуждать их трудно — сам я попал сюда за пару часов до гибели в снежной тайге у железных путей. Ну вот. Идти осталось совсем недолго. И приготовься — мы выходим наружу — едва Михаил Данилович произнес эти слова, как за крутым поворотом обнаружилась комнатушка с единственной дверью. Засов на ней был вынут из пазов, показывая, что кто-то уже вышел этим путем. Об этом же говорила почти пустая стойка с рогатинами, снегоступами, лыжами и лыжными палками. Судя по тонкому слою снега на полу за дверь отправилась и пара нарт. Да тут целая экспедиция ушла наружу, а мы ее догоняем. А ведь я думал мы идем в Замок чайка попить…
Подобрав себе снегоступы, я опустился на колено, прилаживая ремни и продолжая слушать.
— Я рассказываю тебе все сумбурно по той причине, что мы сами еще до конца не уяснили всю четкую хронологию, а по многим пунктам продолжаются ожесточенные диспуты. Но все сказанное мной — доказанные факты, а не наши домыслы. Позднее сможешь ознакомиться с нашими архивами и с самодельными словарями их языка. Я и многие другие свободно на нем разговариваем — выучили с экранов, хотя, конечно, мы по любому трактуем некоторые фразеологизмы ошибочно. В общем — прими за факт все мной рассказанное, с доказательствами ознакомишься позднее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Космический монстр, пожирающий порожденных ими же людей, плененный чуждой нами цивилизацией… в целом ничего столь уж невероятного. Просто так в такое, не поверишь, но коли есть сомнения, то достаточно выйти наружу и взглянуть на Столп. Любое неверие мигом вылетит из головы.
— Это уж точно. Задержимся еще на пару кружек чая. Там в пурге особо не поговоришь, а у нас есть еще десяток минут. Да, Борисыч?
— Я пока снег из углов выгребу — ответил тот, берясь за лопату и показывая этим, что долгая работа шестом этого старика не особо утомила.
Мы разлили дымящийся чай по кружкам и уселись на длинную деревянную лавку у стены. Бодро ступая, Борисович выметал снег из углов, а мы некоторое время наблюдали за ним, прихлебывая горячий сладкий чай.
— Ты спрашивал про третий рычаг…
— Ага. Еще во время отсидки меня жутко занимала вся эта история со Смиренными… и с «не рази его, не рази». Что за религиозная галиматья? Что за страх перед каким-то возмездием? Хотя позднее я убедился, что возмездие все же есть…
— Столп разит тех, кто разит его — согласился со мной Михаил Данилович — А насчет галиматьи… Ты вот познакомился уже с луковианцами достаточно хорошо.
— Не сказал бы.
— Но кое-что узнал о их культуре?
— Узнал. Во время пути в их бункер услышал немало.
— У них особый и чуждый для нас подход ко многим вещам. У них свои принципы. У них диковинные наказания за преступления.
— Это знаю.
— А знаешь какое наказание считается одним из наиболее тяжким у луковианцев? Таким тяжким, что они даже испытывают сострадание к приговоренному к этому.
— Хм… Я слышал про долгий поход через соленые пустоши… про последнего друга, что следует за бредущим преступником.
— Поход очищения. Слышал. Сомнительно с моей точки зрения.
— Ну да! — буркнул из дальнего угла Борисович — Если дошел — на значит, что невиновен. Крепость тела не говорит о чистоте духа!
— То наказание, о котором я говорю, у луковианцев считается еще более тяжким. Такой приговор никогда не выносят ни к кому. А если любое из других наказаний приводит к появлению этого особого тяжкого… преступник немедленно объявляется невиновным и освобождается. Хотя чаще всего его оставляют в особых больничных условиях, где есть палаты с мягкими стенами…
— Вы говорите о безумии — медленно произнес я.
— Да — кивнул старик, со стуком ставя кружку на лавку и доставая пачку сигарету — Будешь?
— Сейчас одну пожалуй выкурю — не выдержал я — Очень уж рассказ… необычный.
— Да уж… — чиркнул огонек зажигалки, мы сделали по затяжке — Если человек сумасшедший или даже скажем относительно нормальный, но не отдает себе порой отчета в некоторых действиях, страдает припадками… его считают наказанным в высшей степени. Ибо нет хуже наказания чем неумение владеть собой, контролировать себя и свои слова и поступки… это ужасная кара, Охотник.
— И я пожалуй полностью согласен с этим мнением — ответил я не задумываясь — Это страшно… Но как это относится к ситуации со смиренными…
— Тут все просто, Охотник. Все на поверхности. Столп в его текущем состоянии удерживают тремя способами. Первый и самый слабый — это постоянно поддерживаемый мороз для понижения его мобильности. Вызывает вялость, слабость, плюс образовалась огромная ледяная колонна, что служит кое-какими кандалами для этого вмороженного в нее колосса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Способ первый понят — кивнул я, отмечая, что сам думал примерно также. Тут действительно все наглядно и на поверхности.
— Этот же метод воздействия — дикий искусственный мороз — служит еще и способом санации.
